Меткий стрелок. Том III (СИ) - Вязовский Алексей

Повалил народ. Старатели разбежались по ручью, начались крики и даже рукоприкладство. А затем начались первые промывки. Я сам, с лопатой в руках, подошел к трем раскидистым елям, возле которых, по словам Сокола, было закопано больше всего золота. Я зачерпнул песок и гравий, высыпал в таз и начал промывать. Вода смывала землю, и на дне таза блеснуло золото. Много золота. Не просто крупинки, а крупные чешуйки, небольшие самородки. Я поднял таз, чтобы все увидели.

В толпе стоял Гуггенхайм, он же первый и подошел, пожал руку.

— Поздравляю! Тут долларов на двести золота!

— Больше — уверенно ответил я

— Поражен вашей разведкой ручьев. Тут же еще прошлой осенью все обшарили до истоков.

— Слишком много ручьев и рек — обшарить при желании невозможно.

— Золото! — заорал кто-то рядом. — Найдена новая жила!

Началось настоящее безумие — журналисты, прибывшие следом за нами на своих пароходиках, установили треноги с фотоаппаратами, фиксируя каждое мгновение лихорадки. Их вспышки ослепляли, их вопросы сыпались со всех сторон, но я лишь улыбался. Лишь Джеку Лондону шепнул, что у него сто процентов будет материал для нового рассказа. Похоже, тот меня понял неправильно.

Снова появился Даниэль — на него тоже насели журналисты. После того, как он «отстрелялся», раздал интервью, я отвел его в сторону, произнес:

— Теперь, мистер Гуггенхайм, — продолжил я, — цена вопроса изменилась. Пятнадцать миллионов — это было до того, как мы обнаружили Медвежий. Теперь речь идет о двадцати миллионах. Минимум. И решайте быстрее. У меня есть и другие предложения. Чем больше найдут золота на ручье — тем больше вырастет цена.

Я кивнул в сторону толпы старателей, их глаза горели лихорадочным блеском. Гуггенхайм посмотрел на них, на меня, на золото в тазах, на вспышки фотокамер. Он понял, что промедление будет стоить ему гораздо дороже.

— Двадцать миллионов, — повторил он, словно пробуя сумму на вкус. — Мне будет трудно их собрать.

— Привлечете банки — пожал плечами я — Сами расписывали, какие дешевые у вас кредиты от Морганов и Ротшильдов.

Гуггенхайм повздыхал, еще раз прошелся по ручью. Он был извилистым, даже с небольшим водопадиком метра в два — там возились сразу семеро старателей. Наконец, магнат вернулся, произнес:

— Договорились, мистер Уайт. Сделку закроем завтра. Мне нужно переговорить с банками и получить одобрение кредитных комитетов.

Рука, которую он протянул мне, была крепкой и сухой. Моя авантюра увенчалась полным успехом.

А самородок «Оливия», символ того, что я рисковал всем, был продан на аукционе за сто восемнадцать тысяч долларов, что стало рекордом и принесло моей компании грандиозный пиар, превзойдя все ожидания. Но это было лишь малой частью той грандиозной игры, которую я только начал.

Глава 12

Прощание всегда подобно маленькой смерти, от него на душе остается лишь пустота и звонкая, невыносимая тишина. В Доусоне она прозвучала для меня особенно громко, заглушая даже шум многолюдного пира, который я закатил в последний вечер. Я сидел в салуне, за столом, на который никто из местных не смел посягать, и смотрел на лица, ставшие за эти месяцы родными. Старатели, горожане, Олаф, Джек Лондон — все были здесь, набившись в небольшой зал, пропахший виски, табаком и каким-то неуловимым запахом нового мира, который мы так старательно строили на этом суровом Севере.

Доусон гремел. Я хотел, чтобы эта ночь осталась в памяти, и, кажется, мне это удалось. Салуны были открыты, напитки лились рекой, и никто не платил ни за что — сегодня бал правила чековая книжка Итона Уайта. Я ходил от стола к столу, пожимал руки, обнимал друзей, говорил какие-то пустяки, которые сейчас казались невероятно важными. Но за всей этой суетой, за этим шумом, я чувствовал пустоту. Я прощался, и это было тяжело. Особенно сложно было оставлять банноков. С ними я буквально сроднился. Но парни уже совсем выросли, обзавелись семьями. Жена Ноко, как и Марго, была уже тоже на сносях. Я оставлял им дома, налаженную добычу на принадлежащим им золотоносных участках, вклады в своем банке. Банноки стали богатыми людьми. При этом они оставались индейцами — практически не жили в Доусоне, кочевали. Охота и рыбалка привлекала их больше, чем городская суета и капиталы в банках.

Староверы тоже сильно поднялись. Эти как раз стали типичными доусоновцами — хваткими, предпримчивыми. Им принадлежало уже с десяток лесопилок, склады и причалы, появились даже судовладельцы и лендлорды — в городе появились новые доходные дома. Ну и золотой бизнес продолжал им приносить огромные барыши.

Я дождался пока Джек Лондона, наконец, освободится от своих собеседников, что наперебой делились с ним своими историями и байками, крикнул Джозайе, чтобы он налил нам лучшего виски на два пальца. Меня уже изрядно качало, но не переговорить с писателем я не мог. Джек подошел к столу, держа в руке кружку с пивом, лицо его было немного уставшим, но глаза горели тем самым, неугасимым огнем, который я успел так хорошо запомнить.

— Итон, — сказал он, усаживаясь напротив. — Ты уезжаешь?

— Да, Джек. Утром. Сегодня закрыл сделку с Гуггенхаймом.

— И сколько? — жадно спросил Лондон

— Двадцать. Как и договаривались.

— Поверить не могу… Такое состояние сделать за полтора года. Ты теперь самый богатый человек в Штатах!

— Нет, есть побогаче господа. Я запросил сведения у знакомых газетчиков… Рокфеллер имеет двести миллионов, Морган сто. Я же с тридцатью миллионами только на десятом месте. Впереди и Карнеги и Гулд с Вандербильтом. Даже Гуггенхайм богаче меня.

В этом месте я засмеялся. Вполне возможно, уже совсем скоро Дэниэл станет сильно беднее. Особенно, если еще прикупит на доусоновской бирже акций-пустышек. Небось, захочет тут стать полным монополистом и вытеснить конкурентов с Юкона — нужные люди нашепчут про перспективные предприятия.

— Все-равно — пожал плечами Джек — Такие огромные деньги уже невозможно потратить ни тебе, ни детям. Даже насчет внуков сомневаюсь. Ты создал семейное состояние на века.

— Деньги — это лишь инструмент. Моя сила в том, что они не связаны крупным бизнесом, обязательствами. Я могу направить их на любое дело.

— И что это за дело?

— Поеду в Россию. Мне кажется, что там их можно потратить с большой пользой.

— Фу… — Лондон поморщился — Я слышал о твоих русских корнях. Но Романовы! Цари, великие князья… Они все у тебя отберут. В России нет законов.

— Их и тут нет — усмехнулся я — Закон — тайга, медведь — хозяин. Я вырос на Фронтире, мне к таким правилам не привыкать. И на Юконе такого повидал…

— Жаль, — писатель отказался от виски, сделал большой глоток пива. — Я бы хотел, чтобы ты остался.

— У меня есть дела, Джек. Этот этап жизни завершен.

— А знаешь, — Лондон склонился ближе, его голос стал тише. — Я, кажется, понял, что такое для тебя этот Клондайк. Это не просто золото. Это… это что-то другое. Это вызов. И тебе требуется теперь еще бОльший вызов. Так?

— Возможно, — я улыбнулся. — А ты… Ты остаешься?

— Пока да, — он кивнул. — Я буду писать. Обо всем этом. О людях, о золоте, о собаках… Об этой жизни. Мне нужен материал. И будь уверен — ты уже вписан в анналы Юкона!

— Тогда, — я протянул ему руку. — Жду тебя в гости. Пока в Портленде. Потом в России. Мы выпьем хорошего виски, поедим вкусной еды… И ты расскажешь мне о своих новых книгах.

— Что ж… — Джек Лондон улыбнулся. — Ты… интересный человек, Итон Уайт. Я согласен.

Мы еще немного поговорили, вспоминали наш первый совместный поход, гонки по реке. Я слушал его рассказы о жизни, о его взглядах на мир. Этот человек в каждой мелочи видел историю, в каждой пылинке — целую вселенную. Потом мы попрощались, и я пошел дальше, к старателям, к горожанам, которые наперебой желали мне удачи. Я пожимал руки, обнимал, и в какой-то момент почувствовал, что теряю себя в этом водовороте эмоций.