Телохранитель Генсека. Том 2 - Петр Алмазный

вместо нее мыл я. Пока был поменьше. Позже, годам к пятнадцати, перестал. Кто-то из школы увидел меня за работой, подняли на смех. Что еще помню? Почти ничего.

Хотя нет, одно воспоминание осталось ярким. Ноябрь месяц, мне только исполнилось шестнадцать, и я чувствовал себя взрослым, крутым. Дружил с грозой нашего района — Кислым. Вообще-то его за глаза называли Кисой, из-за имени и фамилии — КИселев САша. Кто-то еще в школе сократил до первых слогов, так и прилипло. Но если он слышал, мог набить морду. А под кулак Кислого лезть никому не хотелось. Удар у него был хлестким, даже здоровых взрослых мужиков с одного раза порой отправлял в нокаут. Некоторое время он занимался в секции бокса и, говорят, подавал большие надежды. Но дисциплина, которую требовал тренер, ему давалась трудно. В конце концов он открытым текстом послал в известном направлении заслуженного тренера, бывшего чемпиона Москвы в полутяжелом весе. Тренер попытался «вразумить» наглеца, вызвав в ринг. Но лучшие годы тренера, как бойца, давно минули, а Кислый тогда находился на пике формы. Потому успешно продержался два раунда и даже отправил тренера в нокдаун. Затем демонстративно снял перчатки, бросил их на ринге. И гордо покинул зал. Навсегда, разумеется — его попросту отчислили. Я это видел своими глазами и — молодой был, глупый — очень проникся. Тоже бросил перчатки на ринг, и ушел следом за своим «кумиром».

Как-то незаметно влился в компанию Кислого. Время проводили весело, были частые драки — район на район, посиделки с гитарой и девочками под «Агдам» и «777». Компания подобралась «дружная», в основном такие же лбы, кто из ПТУ, кто заканчивал школу. Хотя некоторым уже исполнилось восемнадцать, под осенний призыв не попали. Ждали весны, чтобы уйти в армию. Но вместо этого в итоге всей компанией направились в колонию. И случилось это двадцатого ноября. Точно помню. Тогда уже лежал снег и мы выпивали в подъезде. Спиртное ударило в голову. То ли Кислый давно вынашивал план, то ли эта идея пришла ему внезапно, но он вдруг сказал:

— Пацаны, а слабо обнести магазин?

На слабо повелись все. И я в том числе. Вспомнилось то состояние, когда адреналин заставлял сердце биться сильнее и ограбление магазина казалось подвигом. Как-то даже не подумал, что магазин обычный овощной, и что в кассе выручки с гулькин хвост. На «Агдам» бы хватило, а дальше хоть трава не расти. Мы вышли из подъезда.

Что потом было, я не помню. Как будто вырезан кусок из воспоминаний. Вот мы идем к магазину. А вот я уже, прячась за толстым стволом, стою неподалеку, наблюдаю, как моих друзей запихивают в автозак.

Им на суде дали по три года, учитывая возраст и хорошие характеристики с мест учебы. Но ни один из них после колонии не вернулся к нормальной жизни. Что меня остановило тогда?

Не помню…

По всем прогнозам я должен был оказаться в тюрьме, дальше пойти по кривой дорожке, учитывая обстоятельства, но никак не в институте. И уж точно не на службе в КГБ. Что поразительно, меня тогда даже как свидетеля не допрашивали. Как потом получилось, что девятый и десятый класс я закончил на отлично, сам не знаю. Моя юность разделилась на две части — до и после. Еще бы вспомнить, что ее разделило? Вряд ли страх оказаться в тюрьме. У нас на районе это было высшей доблестью, мальчишки помладше даже рисовали себе татуировки и учились «красиво» плевать — с прицелом, сквозь зубы.

Итак, что делать с памятью?

Во-первых, прекратить думать о родителях Медведева, как о своих собственных. В разговоре, при личном обращении — да, мама и батя. Мысленно же только по имени-отчеству: Тимофей Федорович и Евдокия Федоровна. И никак иначе.

Во-вторых, пора все-таки навестить себя самого в семьдесят шестом году. Как в случае с памятью Медведева, моя личная память скорее всего тоже «проснется» в знакомой обстановке.

С такими мыслями незаметно провалился в сон.

Простуда — штука не столько серьезная, сколько неприятная. Народ шутит: если простуду лечить, то проходит за неделю, а если не лечить — пройдет за семь дней. Только вот чего бы точно не хотелось, так это весь отпуск проваляться в кровати! Однако так и вышло, к сожалению — ровно семь дней держалась температура.

Я терпеливо «лечился». Мать из фармацевтических средств признавала только одно лекарство — аспирин. Все остальное было из арсенала народных целителей. Я литрами пил отвары из трав, потом потел под одеялом. Парил ноги в тазике с завареной крапивой или горчицей. Не снимал колючие шерстяные носки, в которых тоже была насыпана горчица. Я даже спал в них! Терпел горчичники, пока спина не начинала гореть огнем. Дышал над паром, дышал над вареной картошкой, лежал на разогретой соли. И пил «Пертуссин»! С ума сойти, я и забыл, какой вкусной была эта микстура! А когда увидел на табуретке возле кровати плитки гематогена, едва слезу не пустил от умиления. Одну плитку съел сразу, запивая ромашковым чаем с медом, а вторую уже медленно, отламывая узкие дольки и смакуя. Такой вкусный, не чета химозе, заполонившей аптеки в 21 веке — со всевозможными ароматизаторами, начиная с кокосовых и заканчивая хрен знает какими.

Кажется, Евдокия Федоровна оторвалась на мне за все детство Медведева, когда ей было некогда заниматься сыном. Военные годы все-таки… Она тогда сутками пропадала на работе, возвращаясь домой только переночевать.

— Володечка, я куриный супчик сварила, тебе сейчас надо жиденького, — уговаривала она, присаживаясь на край постели с тарелкой и ложкой в руках.

— Ну поесть-то я сам могу, — ворчал я, забирая у нее тарелку, — с ложечки же кормить не будешь взрослого мужика?

Или заходила в комнату с коробкой в руках и распоряжалась:

— Поворачивайся на живот, банки ставить будем!

Банки — это шок и ужас всех советских детей!

Но с матерью не поспоришь, пусть даже она не совсем твоя мать. И я покорно поворачивался на живот, вытягивал руки вдоль тела и, повернув голову смотрел на нее. Банки — это ритуал, это священнодействие! Евдокия Федоровна открывала маленькую, похожую на медальку, жестяную баночку зеленого цвета, подцепляла пальцем вазелин и натирала мне спину. Потом брала карандаш, накручивала на него вату, смачивала одеколоном. Поджигала и, взяв в руки медицинскую банку, совала в нее маленький факел, чтобы пламя выжгло воздух. Шлеп-с — и банка на спине. Вскоре кожа втянется вовнутрь, и