Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

И тут, наконец, грянул залп. Выбравшиеся их крытых телег стрельцы Московского приказа жахнули по наседавшим на моих людей всадникам. И как славно жахнули! Любо-дорого посмотреть было бы, если б не противник мой. Отвлечься от схватки с ним я не мог ни на мгновение. Вот только если для меня залп двух десятков пищалей не стал неожиданностью, то враг мой дёрнулся в седле, дрогнула рука у него. Я был в тот момент спиной к сражению, а вот он видел и выбиравшихся из телег стрельцов и результат их слитного залпа. И этой заминки мне хватило. Первым ударом я отбил подальше его саблю. Враг быстро пришёл в себя, попытался прокрутиться в седле, уходя от моего удара, но не успел. Я на отлёте прошёлся лезвием сабли прямо ему по шее. Направленный его рукой конь скакнул вперёд, но всадник был уже мёртв. Мне не удалось срубить ему голову — она повисла на лоскутах кожи и болталась теперь рядом с плечом.

Я развернул свою кобылу, глянув на поле боя. Хотя никакого боя уже и не было — лисовчики лежали мёртвые или раненные на дороге, а кто пережил первый залп стрельцов, скакали прочь, нахлёстывая коней или лупцуя их клинками сабель. Стрельцы дали ещё один залп им в спину, кое-кого даже свалили, но палили больше для острастки, чтобы уж точно повернуть коней не решились.

Я спешился, отдал поводья кому-то из послужильцев, и подошёл к стрелецкому голове. Звали его Замятня Скобельцын и был он мужчиной крепким, основательным, с длинной густой бородой, как и положено стрелецкому голове.

— Спасибо тебе, голова, — поблагодарил я его, — не подвели твои люди.

— Мы — Московского приказа стрельцы, — с гордостью ответил тот, — нам таких воров стрелять что ворон.

— Главное побольше набить, — в тон ему ответил я.

— Да маловато набили, — посетовал он, — много их, сволочей, сбежало. Кони-то добрые.

Может, и правда это были лисовчики, неизвестно откуда узнавшие о нашем грузе или просто решившие попробовать на зуб обоз. Если это и правда они, то вряд ли за нападением стоит Горсей. Англичанин достаточно хорошо разбирается в реалиях, чтобы понимать — сундука с серебром ему уже не увидать никогда. Может, и правда случайность. Мало ли кто шляется по дорогам в это по-настоящему смутное время.

Стрельцы во главе со Скобельцыным рассаживались по телегам, возницы натягивали обратно тенты, а ко мне подошёл дворянин Болшев. Нужно решать последние вопросы и двигаться дальше, если я хочу попасть в Можайский лагерь до полуночи.

— Лошадей взяли пять добрых, остальные ранены, их если только на мясо забить, — доложил Болшев.

— Бросайте здесь, не пропадут, — отмахнулся я. — Что с ворами? Есть те, кого допросить можно?

— Парочка будет, — кивнул Болшев. — Остальные или мертвы уже или вот-вот Богу душу отдадут.

— Веди, — велел я.

Оба пленника сидели под деревом, раздетые почти донага. Оба ранены, но не сильно, хотя без перевязки вряд ли долго проживут.

— Кто такие? — спросил у обоих сразу я.

Один гордо молчал, второй выдал нецензурное польское ругательство. Память Скопина подкинула перевод — так ругались совсем уж вдрызг пьяные шляхтичи, каких князь помнил по Москве времён недолгого правления Лжедмитрия.

— Я-то может и пойду, — усмехнулся я, — а вот ты, пан, в пекло отправишься.

И я без жалости наступил ему на простреленное бедро. Лисовчик застонал от боли, по лицу его потёк пот.

— Можете и дальше молчать, — добавил я, — и тогда мы оставим вас здесь истекать кровью. Правда, вас могут найти крестьяне, и тогда смерть ваша, паны, будет совсем нелёгкой. А вот лёгкую я дам вам, если вы расскажете кто такие и с чего решили напасть на мой обоз?

— Полковника Александра Лисовского люди, — с гордостью ответил второй поляк. — Хоругви пана поручика Матысика, которому ты, князь, голову почти срубил. Он нас по здешним проклятым землям водил.

— Случайно на мой обоз налетели или навёл кто? — спросил я.

— Навели нас, — ответил тот же поляк. — К пану ротмистру Чаплинскому приехал человек, сулил, говорят, златые горы лишь бы обоз твой, князь, в Можайск не попал. Треплются, что ты казну войсковую везёшь, но врут, наверное.

Значит, есть предатель в Москве, скорее всего, в окружении самого государя. На Горсея я уже точно не грешил — тот бы не стал связываться с лисовчиками. Англичанам важнее какая-никакая, а власть в Русском царстве, иначе торговать будет попросту не с кем. Да и вряд ли лисовчики были бы столь любезны, что вернули бы лорду его деньги. Он их уже точно потерял, так зачем же огород городить. Но предателей в Москве буду искать после, сейчас у меня других дел полно.

Я кивнул Болшеву, и тот вместе с одним из послужильцев быстро и без затей перерезали полякам глотки. Тащить раненных с собой в Можайск я не собирался, а бросать их здесь на расправу окрестным крестьянам тоже не стал — слово надо держать, даже если дано оно такой сволочи, как лисовчики.

В Можайский лагерь наш обоз прибыл сильно за полночь. А на следующее утро мы с Делагарди и полковниками наёмников уже организовывали выдачу жалования. Дав солдатам хорошенько погулять в Можайске, спустив едва ли не половину полученных денег на вино и весёлых вдовушек, я велел готовить войско к выступлению.

И как раз вовремя.

Глава десятая

На выручку

Интерлюдия

Было это или нет, я не знаю. Много позже мне довелось об этом услышать или прочесть, а потому всё, что рассказано не от моего лица, достоверность имеет крайне сомнительную. Однако, как мне кажется, без таких вот интерлюдий, повествование будет неполным, поэтому я решил добавить их.

* * *

Жигимонт Польский, он же Sigismundus Tertius Dei gratia rex Poloniae, magnus dux Lithuaniae, Russiae, Prussiae, Masouiae, Samogitiae, Liuoniaeque etc. necnon Suecorum, Gothorum, Vandalorumque haereditarius rex[1], прежде бывший королём шведским, уже не первый месяц осаждал Смоленск. Плевать ему было на русскую корону — всё равно не удержит её. Потеряет, как потерял шведскую. Тут обойдётся даже без вероломного дядюшки Карла, герцога Седерманландского, который узурпировал власть, как только Сигизмунд покинул пределы родной Швеции, и теперь нагло именует себя Карлом Девятым. Не спешил Жигимонт и отпускать в дикую Московию своего сына Владислава, что предлагал ему сделать кое-кто прямо в Москве. Король понимал, прими Владислав ортодоксальную веру здешних схизматиков, Сейм в Варшаве никогда не утвердит его польским королём. А ведь сумеет ли его сын удержаться на русском престоле ещё неизвестно. И тогда Сигизмунд не сможет сделать главного — продолжить династию, а он как всякий политик смотрел одним глазом в будущее. Славная фраза, подумал Сигизмунд, надо записать для будущих поколений — им пригодится его мудрость.

А вот самому Сигизмунду пригодились бы деньги. Да побольше. Потому что вырученное за заложенные драгоценности золото уже заканчивалось. И даже то, что он распустил казаков, дав им волю грабить окрестности, не помогало. Как минимум потому, что всё окрест его армия уже разорила, и казакам приходилось уходить всё дальше в поисках даже не поживы, но просто провианта и фуража. Как бы ему хотелось получить хоть часть тех денег от папы римского, о которых любят болтать в Москве его недоброжелатели. По крайней мере, так доносят его шпионы в варварской столице. Ни папа, ни иезуиты, как обычно, не дали ни гроша, зато писем и агентов заслали в его армию больше чем надо.

В тот день Сигизмунд был зол. Получив донесение от агента среди людей лисовчика Чаплинского, сражавшихся за очередного московитского самозванца, выдающего себя за царя Дмитрия, он разорвал листок бумаги в клочья, и хотел велеть запороть жалкого смерда, принесшего его. Однако тот успел сбежать из лагеря — эти московиты отличаются прямо-таки звериным чутьём на опасность. Варвары, живущие инстинктами, будто животные, а не люди, которые живут единым только разумом.