Мы из блюза (СИ) - Сорокин Дмитрий

Если будем действовать по такой модели, и, допустим на миг, добьемся успеха, мы получим нечто, по сути, невиданное прежде: социалистическую империю. Но это даже мне представляется химерой, потому что нейтрализовать несколько тысяч имеющих реальные доступы к власти и рычаги, а, главное, высочайшую мотивацию, людей едва ли возможно.

И не забываем: страна воюет, а боевой дух армии высоким не назовешь… Ну, это я по кругу уже пошёл. Может, достаточно пока? Повторюсь в сотый раз, я всего лишь музыкант, и всю свою жизнь занимаюсь только музыкой. Я и в школе-то был не самым прилежным учеником, да вот учили нас, видно, хорошо, раз столько помню.

- Пожалуй, вы правы, Григорий Павлович. Еще вопрос. В прошлый раз вы настаивали на исключительно сильной центральной власти.

- И сейчас настаиваю, ибо в России ничто другое вообще не работает. Нам нужна крепкая, жесткая самодержавная монархия.

- И кого вы видите этим монархом?

- Из всех, с кем успел познакомиться здесь за это время, лучше всего на эту роль подходите вы.

- Изволите шутить? – изумилась княгиня.

- Нисколько. Скорее, показываю снова, что эта ситуация не имеет простого решения. И вообще. Для того, чтобы сделать революцию – снизу ли, сверху - недостаточно революционной ситуации. Нужна движущая сила. В моей истории у буржуазии ее не было, и временное правительство ожидаемо профукало всё, доведя страну до последнего края. У социалистов такая сила была – это партия большевиков. С трудом, со скрипом, через реки крови – но у них получилось, и они даже воссоздали великую державу. Нужна идея, Зинаида Николаевна. «За веру, царя и отечество», увы, больше не работает. «Православие, самодержавие, народность» - тем более. Нужна новая идея. И мощный проводник этой идеи в широкие, прежде всего, рабочие и крестьянские, массы. Есть у нас идея? Есть проводник? Пока не вижу. И времени у нас тоже нет – всё уже разваливается.

- Благодарю вас за этот тяжелый честный разговор, Григорий Павлович. О многом надо подумать. Ступайте, вам покажут ваши комнаты.

Прибежали в избу дети,

Второпях зовут отца:

«Мы внезапно осознали

Все масштабы звездеца!»

Вот и я, как те самые детишки из виденного некогда в Интернете стишка-переделки, внезапно осознал. Выкурил две папиросы разом. Меня трясло. Трясло от того самого осознания масштабов и понимания, что в этих жерновах я даже не песчинка. Так, микроб, не во всякий микроскоп углядишь. Задача выжить усложнилась на несколько порядков разом. Собственно, она стала просто невыполнимой. Что ж, помирать – так с музыкой! Кстати, о музыке: пора наконец познакомиться с моей гитарой.

Я достал гитару из кофра, натянул струны. Настроил. Строит! Минус один страх. Голос у моего сигарбокса получился глуховатый, немного гулкий, но это ж то, что мне надо. Чай, не андалузские серенады со всякими фламенками играть буду. А вот что бы такое сыграть? Памятуя вчерашний вопрос Вертинского, ко всему тому громадному запасу песен, что сидит в моей голове, теперь надо относиться крайне осторожно. Значит, пора начинать писать что-то на местные стихи. Гумилева точно не читал толком никогда. Блок? «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови. Господи, благослови!» - это нельзя, а иного не помню. Есенин? «Белая береза под моим окном…» - во поле березка стояла, ага… Ахматова и Цветаева? Кроме имен, не знаю ничего, бабской лирикой в жизни не интересовался. Ох, Маяковский же! Маяковского – раннего как раз, дореволюционного – я в юности весьма любил и читал, любил на пьянках после пятой-седьмой проникновенно декламировать «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают…». Вспомнить бы что-нибудь из него – едва ли в юсуповской библиотеке отыщутся стихи отвешивателя пощечин общественному вкусу.

Я вышел в сад, курил, и, прикрыв глаза, пытался вспомнить. А вернувшись, взял гитару. А ведь это блюз, друзья мои. Самый настоящий русский блюз.

Четыре.

Тяжелые, как удар.

"Кесарево кесарю - богу богово".

А такому, как я, ткнуться куда?

Где мне уготовано логово?

Если бы я

был маленький, как океан,-

на цыпочки волн встал, приливом ласкался к луне бы.

Где любимую найти мне,

Такую, как и я?

Такая не уместилась бы в крохотное небо!

О, если б я нищ был!

Как миллиардер!

Что деньги душе? Ненасытный вор в ней.

Моих желаний разнузданной орде

не хватит золота всех Калифорний.

Пройду,

любовищу мою волоча.

В какой ночи

бредовой, недужной

какими Голиафами я зачат -

такой большой и такой ненужный [3] ?

- Изрядно и трогательно, - произнес Феликс Юсупов, стоя в дверях. – Простите за вторжение, услышал – не удержался. Это тоже ваш современник?

- Нет, Феликс Феликсович. Это наш с вами современник, живет и здравствует. Владимир Маяковский.

- Надо же! Я бы почитал. Хмурый день сегодня, не находите?

- Отличный день, ваше сиятельство. День рождения русского блюза.

[1] Мнение главного героя может не совпадать с мнением автора.

[2] Известно, какая. Папенька Володи Набокова постарался.

[3] Владимир Владимирович Маяковский, «Себе, любимому», 1916. Три катрена герой не вспомнил.

Глава 8

Глава 8. О доппельгангерах, «балтийском чае» и бабочках

Папиросный дым слоями затопил кабинет. Можно повесить не то, что топор, но даже орудие главного калибра линкора «Слава». Но линкор пребывал на базе в Гельсингфорсе, так что за пушкой бежать было бы далековато. Топора, впрочем, под рукой тоже не имелось, так что подполковник Балашов, в очередной раз закашлявшись, открыл окно. И, когда хотя бы подобие пригодного для дыхания воздуха заполнило помещение, прекратил проветривание и продолжил фитиль за вчерашнее.

Штабс-капитан Денисов слушал подполковника со все нарастающей тоской. Фронт, еще месяц назад казавшийся непрекращающимся кошмаром, теперь выглядел простым и понятным в сравнении с задачами контрразведки. Лицо вчерашнего объекта, чтоб он сдох, не давало покоя храброму пехотинцу. И тут… Японцы такое состояние благоговейно именуют «сатори», мы же обходимся более скромным словом «озарение». Денисов понял, что его так зацепило.

- Давайте все-таки ещё раз, - вздохнул подполковник. – Я просто никак не могу понять, господа офицеры, как вы могли сбиться со следа. Вот приметы немецкого агента фон Нойманна: одет в дорогой костюм английского кроя, волосы темные, длинные. На голове шляпа. Усы, борода. В одной руке – зонт, в другой – небольшой чемодан. И вы через половину города, совершенно в стиле бульварной писанины про Ната Пинкертона, гонитесь за незнакомцем в английском костюме, в шляпе, с зонтом и чемоданом, но без волос, усов и бороды! Но почему?!

- Избавиться от растительности на голове – дело недолгое, господин полковник, - устало ответил Денисов. – В особенности, если она накладная. У них обоих было совершенно одинаковое лицо. Лицо Гришки Распутина.

- Минуточку. О Распутине вы мне ничего не говорили!

- Я только сейчас понял, кого он мне напомнил. Пока за немцем ходили – было не до того: шпион же гарантированный, только что из-за границы. Второй был брит наголо, речь строил весьма грамотно, что выдает неплохое образование, и с гитарой в чемодане, путь она и странного вида. Но что-то меня царапало, и сообразил я вот только что. Один из них - Распутин, ваше высокоблагородие.

- Кто из вас видел гитару?

- Я, господин подполковник, - откликнулся корнет.