Осень семнадцатого (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

В Тереме я прошёл в свою комнату. Пусть этот огромный, пахнущий здоровым духом хвойной живицы дом весь мой, но своя комната — это совсем иное дело. Это вроде домашнего халата, в который переодеваешься после парадного мундира. Место исключительное, где можно, облокотившись на подоконник, посмотреть, как темнеет лес за рекой, и подумать затаённые думы, не следя за выражением лица.

До встречи оставалось ещё с полчаса, и провел я их, как обычно, изучая газеты. По верхам, конечно, времени вникать в детали не было. Ничего чрезвычайного, одно привычное бормотание зреющей, но всё ещё не объявленной Великой Войны. Германия поругивает Великобританию, Великобритания поругивает Австро-Венгрию, Австро-Венгрия который уже раз берет деревню Сокольная, что в каких-то десяти верстах от Белграда. В шестой раз, как посчитали дотошные корреспонденты «Биржевых ведомостей». Берут и отдают, отдают и снова берут. А солдаты, я знаю, гибнут там и тут, и в шестой раз так же больно, как и в первый.

А у нас, в России, Дума снова обсуждает важный вопрос — о введении обязательного шестилетнего образования вот прямо с тысяча девятьсот двадцатого года. Все только «за», один упрямый господин Коковцев против, мол, нет для этого денег в казне. Нет — так сыщи, на то ты и министр финансов! Или верните Барка, ужо он напечатает! Он мастер на такие дела.

Разговоры о возвращении Барка — они ведь неспроста. Чувствуется, что сторонники Лондона потихоньку приходят в себя, мечтают вернуть себе прежние позиции и влияние. Ну-ну, посмотрим. Время сейчас такое, что сегодня ты депутат, с трибуны призываешь спасать братьев-славян, а завтра тебя и след простыл. Ищи-свищи в Лондоне.

— Ваше императорское высочество, морковный сок! — раздался у двери негромкий, но твёрдый голос.

Это Михайло Васильич. Ему одному дозволено входить в мою комнату без зова, и он один мог говорить со мной не только как слуга с наследником престола, но и как старый солдат с молоденьким юнкером, которому ещё многое предстоит узнать — и что такое жизнь, и что такое смерть. Ну, насчет смерти я, пожалуй, знаю побольше Михайлы Васильича.

На серебряном подносе, отполированном до зеркального блеска, стоял невысокий хрустальный графин, полный ярко-оранжевого сока. Свежевыжатого. Михайло Васильич готовит его лично, с помощью хитрой американской машинки. Делает он это сам, без посредников, во избежание всякого лиха. «Двічі не кажи: пильнуй», — говорит он обычно, и я его понимаю. Сейчас повсюду, и на кухне в том числе, режим особой строгости, но старания и бдительности много не бывает. Не удивлюсь, если и морковку для этого сока он самолично, на рассвете, собирает на Ферме, пока я сплю. С него станет.

Правда, в последнее время он всё чаще вставляет в дотоле чистую русскую речь всякие малороссийские словечки и поговорки. Но я не перебиваю. Мне, цесаревичу, подобает знать язык всех своих подданных, от армян до эстонцев. Теоретически. Ну, хотя бы уметь произнести три-четыре фразы. А то получается нехорошо и даже стыдно: с англичанами мы англичаним, с французами — французим, на немецком говорим с прусским акцентом, а вот по-нашему выходит порой — «кароши лублю, плохой нет».

Я, правда, в языках не очень. «Плохо все три» — это как раз про меня. Что ж поделать? Всему своё время. Ну, и ладно. С иностранцами общаться переводчики помогут, их, переводчиков, в нашей великой державе изрядно.

Я допил сок. Михайло Васильич деликатно, почти незаметно (но только почти), посмотрел на свои большие карманные часы, а затем взглянул на меня. Взглянул так, как смотрят старые служаки, напоминая, что время — не ждёт, что на важную встречу опаздывать никак нельзя. Особенно теперь. Особенно нам.

Я кивнул, отставил стакан, и потянулся за кителем. Минуты отдыха кончилась. Впереди был важный и нужный разговор.

Я нарочно опаздываю. Не сказать, чтобы сильно, нет, максимум на пять минут. Это не каприз и не лень. Это правило. Нельзя быть совершенством, нельзя казаться слишком уж старательным и пунктуальным. Нужно иметь маленькие, вполне простительные недостатки. Пусть думают, что я немного разболтан, что зачитался газетой, замечтался у окна. Это прощают. А вот холодную, выверенную до секунды расчётливость — не простят никогда.

— Что ж, потехе час, а делу время, — пробормотал я себе под нос, облачаясь в китель. Подобно моему камердинеру Михайле Васильичу, я и сам стал понемногу сыпать пословицами. Они как крымский лук, придают ясной, но безвкусной речи остроту. Главное не переострить.

Идти совсем недалеко, в левое крыло Терема. Иду. По длинной ковровой дорожке, заглушающей шаги. Впереди неслышно ступает Гришка, позади Мишка. Мои ближние телохранители. Для надёжности. Всякое, всякое бывало во дворцах, Анна Леопольдовна, Петр Фёдорович, Павел Петрович подтвердят.

К дверям кабинета я подошел на четыре минуты позже условленного срока. Ровно настолько, чтобы это сочли легкой беспечностью юности, а не проявлением намеренного неуважения.

— Итак, господа, вы просили о встрече. Чем обязан столь лестному вниманию? — сказал я, входя.

Господа, ожидавшие меня, вытянулись в струнку. Один — солидный, с окладистой полуседой бородкой и умными, усталыми глазами, профессор Михаил Андреевич Шателен. Другой — молодой, поджарый, с острым взглядом из-под густых бровей, инженер Курт Рихтер. Разумеется, прежде чем дать аудиенцию, собственная Е. И. В. Служба Безопасности их проверила, и предоставила мне кратенькое, но ёмкое досье на каждого. У нас тут, знаете ли, порядок.

Они тянулись не хуже гоголевских чиновников перед Хлестаковым, но ответили без заискивающей робости.

— Ваше Императорское Высочество, речь идет о деле государственной важности!

— Вот как? — сказал я. — Государственная важность — это серьёзно.

Многие приходили с такими словами. Одни — чтобы выпросить субсидию на разработку летающего парохода, да не просто летающего, а ещё и невидимого, другие чтобы предсказать конец света от столкновения с кометой, третьи говорили о таинственном Навь-Городе, ход в который сторожит Солнечный Зверь. Но эти двое, судя по досье, были из породы людей дельных.

Я сел за стол. Не очень большой, не очень маленький. Добротный стол работы мастерской Гамбса, такой же, верно, был когда-то и у предводителя дворянства Воробьянинова. Практичный, умеренно дорогой, но не вызывающе роскошный. Таким и должен быть кабинет наследника. Всё в меру. Ни тебе излишеств, ни показной простоты. Золотая середина.

— Присаживайтесь, господа. Эти стулья специально для вас, — я указал на два стоящих напротив полукресла, опять же гамбсовские.

Упрашивать не пришлось: люди взрослые, люди умные, прекрасно понимают, что предложение наследника — это приказ, и отнекиваться, мол, «мы постоим», — не положено. Им, я уверен, объяснили, как следует себя вести, куда смотреть и как говорить. И потому они косились на Гришку и Мишку, стоявших сзади, но и только. Чрезвычайные указы августа четырнадцатого помнили все. Как и причину, их породившую.

— Я вас внимательно слушаю, — важно сказал я. Должно быть, со стороны картина была забавной — тринадцатилетний малец снисходительно кивает и разрешает говорить солидным, заслуженным взрослым мужам. Но когда этот малец — Наследник Престола Российской Империи, тут уж не до забав. К тому же я выгляжу старше своих тринадцати лет. С виду на все четырнадцать. А если насуплю брови, то и на четырнадцать с половиной. Рост романовский, уже метр семьдесят, а плечи, благодаря ортезам и кителю особого покроя, почти как у дедушки, Александра Александровича. Сейчас в моде такой покрой, и даже девушки всё чаще носят пиджаки, кители и пальто с широченными, подбитыми ватой плечами.

Хорошо ещё, что я не при параде — орденов у меня воз и маленькая тележка, и все наивысших степеней. Монархия, что поделаешь. Не по заслугам воздаётся, а по праву рождения. Во всяком случае, мне. Во всяком случае, пока.

Впрочем, и профессор Шателен, как я погляжу, тоже не из простых. Он-то при орденах. Владимир, Анна, Станислав. И не прочь прибавить Белого Орла, я думаю. Статский советник — чин немалый, равный полковнику, а братец его, младший, так и вовсе — действительный статский советник, товарищ графа Коковцева. Не в смысле дружок-приятель, а по службе. Заместитель министра. Через Коковцева он, видимо, и добился этой аудиенции. Хотя, если честно, её, эту встречу, я ждал с не меньшим нетерпением, чем ученые мужи. Очередная поклёвка, но будет ли улов?