Помещик 3 (СИ) - Шерр Михаил

Когда я пришёл, несчастную страдалицу уже максимально комфортно устроили в карете, и мужики выносили из дома последние вещи.

Отец Пётр, уставший, с синяками под глазами, вышел из дома одетый уже по-дорожному. Вместе с ним вышли Дуняша и Кузьма со своей матушкой.

У них были красные заплаканные глаза. Женщина шла тяжело, опираясь на руку сына.

Я, естественно, сдержал своё слово, и она получила вольную, подписанную мною тут же в крепостной палате, когда я официально стал хозяином имения Торопово.

В эту же минуту свободными людьми стали Кузьма и Дуняша.

Кузьма получил у матушки благословение на брак, и я решил предоставить им свободу выбора.

В том, что они останутся уже свободными людьми со мной, я не сомневался, но какой-то червячок сомнений был. И чувство облегчения и радости от того, что ты не ошибся, которое охватило меня, когда они сказали, что остаются в Калуге, было очень приятным.

— Прощайте, Александр Георгиевич, — сказал отец Пётр с какой-то печальной интонацией. — Нам надо спешить. Лизоньку ждут в Саровской обители. Это её последняя воля — умереть в тех святых стенах. Я после этого отправлюсь за Урал туда, где мне будет назначено служить. А у вас, — он неожиданно довольно улыбнулся, — будет служить отец Павел.

В это время из дома вышел незнакомый священник лет тридцати пяти под руку с женщиной, которая, естественно, должна являться его женой.

— Отец Павел служил в том же полку, что и я. И также решил оставить службу после увиденного и пережитого на войне. Только я видел страдания и муки нашего православного народа, а отец Павел видел несчастных, оказавшихся меж двух огней — нашей армией и османами. После заключения мира, когда мы уходили в Россию, отец Павел помог уйти с ним нескольким сербским братьям, семьи которых неизбежно были бы вырезаны турками. Они который год мыкаются по России, и нигде им не рады.

С какой целью отец Пётр всё это мне рассказал, было совершенно ясно. Я молча выслушал его и хотел просто принять к сведению услышанное, как внезапно у меня произошло озарение.

— А скажите, отец Павел, что представляют из себя эти семьи?

— Они очень многочисленные, в семи семьях почти полтора десятка мужчин, способных носить оружие и быть воинами и в то же время пахать землю и строить себе дома.

— А почему столько лет они не могут найти пристанища в России? — удивился я, — ведь война с Турцией закончилась больше десяти лет назад.

— Они в Россию ушли позже, в 1835 году, но всё равно у меня нет ответа.

Кузьма закончил прощание с матушкой и помог ей сесть в карету. После этого отошёл ко мне. Стоящая сзади Дуняша крепко взяла его за руку.

Отец Пётр сел в карету, кучер плотно закрыл дверь и вскочил на козлы.

— Трогай, — я махнул рукой.

Тороповская история одноимённого села закончилась. Несколько веков здесь жили, умирали, любили и страдали люди, носившие эту фамилию.

Они дали селу название по своей фамилии, когда получили эти тогда ещё полупустынные земли, куда выводили крестьян со своих захудалых, дышащих на ладан деревенек из других областей России, разорённых и забитых царём Иваном Васильевичем.

Я повернулся к нашему новому приходскому священнику.

— Мы с вами к этому вопросу, отче, вернёмся в ближайшее время, — тихо, чтобы услышал только священник, сказал я.

Но мои слова услышала и его жена. Она подняла на меня свои глаза, и в них была такая мольба и боль, что мне стало не по себе, и я даже не смог толком разглядеть новую матушку.

— Ваша жена сербиянка? — зачем-то спросил я, хотя это было очевидно.

— Да, — коротко ответил отец Павел.

— Устраивайтесь пока, — я повернулся к Антону, тороповскому старосте, который сзади всех о чём-то тихо разговаривал с Андреем.

Высокий сорокалетний мужчина, чисто и опрятно одетый, вызывал у меня симпатию, когда я сталкивался с ним.

Получив приказ распродать скотину, Антон не стал спешить, резонно предположив, что она мне будет очень интересна. А то, что я первый, кому будет предложено купить имение, Антон узнал первым.

— Антон, командуй мужикам, чтобы расходились. Нечего глазеть. Сегодня ничего больше не будет.

Я уехал в Сосновку. Мне немного непривычно, что вот теперь такое богатое и сытное имение мне принадлежит.

Отдохнувшая и весёлая Ксюша в компании с мамой совершила экскурсию на коровник. Девочка была в каком-то диком восторге от увиденного.

Огромные коровы, медленно жующие сено, встретили её протяжным низким мычанием и никакого волнения. Ксюша погладила пару раз коровьи морды. Дала специально выделенную для этих целей краюху хлеба.

Кульминацией похода была дойка.

Я всегда, ещё в далёком совдеповском детстве, испытывал какой-то трепет в первые секунды начала дойки, когда струйки молока начинают громко и гулко бить в дно ведра.

Сейчас таких вёдер ещё нет, они появятся только через несколько десятков лет. Но всё равно, пусть нет этого проникающего в душу звука, ручная дойка очень волнительна.

Сразу же после дойки Ксюшу угостили парным молоком. Девочка была в совершеннейшем восторге и спросила у Анны, почему у них нет коров.

Коровы, конечно, в имении Анны были, но немного не такие, а самое главное — коровник был совершенно другой.

У меня в коровнике везде чистота, светло и тепло. Отделение для дойных коров, конечно, не отапливается, как родильное, через него всего лишь проходят две магистральные трубы. Но они всегда немного поддерживают температуру воздуха. И в коровнике ровная приятная атмосфера.

Анна увидела моё волнение и поспешила ко мне.

— Ты чем-то взволнован, что не так?

— Нет, всё так. Просто не верится, что у меня нет долгов, я хозяин Торопово. Ты не представляешь, как мне было одиноко, когда я вернулся из Парижа. Как было страшно жить одному на белом свете. И непонятно было, зачем я живу. И вот прошло всего несколько месяцев. Я не одинок, у меня есть ты. Есть смысл моей жизни.

Анна обняла меня.

— Саша, ты не представляешь, как я люблю тебя. Так, наверное, нельзя любить. Это грех, но весь смысл моей жизни — это ты.

Поездку в крепостную палату я совместил с короткой инспекцией трактира и ресторана, когда ожидал Кузьму с Дуняшей, которых решил отвезти в Торопово.

Вильям заверил меня, что в Калуге проблем нет, и я смело могу заниматься делами в Сосновке и Торопово.

Поэтому утром следующего дня я поехал для подробного знакомства с новым своим имением и подробной беседы с отцом Павлом.

Я решил, что его неприкаянные сербы, не находящие места в России, — то, что мне нужно.

Отец Павел правильно меня понял и был готов к этому разговору.

Семь сербских семей бедствуют в небольшом родительском имении отца Павла в соседней Орловской губернии. Земли в имении откровенно мало, крупных городов рядом нет. А отпускать мужчин далеко — в ту же Москву или даже Орёл — главы семей опасаются.

Сербские семьи называются задругами. Они очень большие и патриархальные, где несколько поколений живут вместе под одним управлением.

Во главе такой семьи стоит старший мужчина, называемый «домачин» или «главар», который управляет хозяйством, распределяет работу и представляет везде интересы семьи перед общиной.

В отсутствие старшего мужчины, например, в случае его смерти, главой семьи могла стать старшая женщина, «домачица». В Сербии это исключение, но здесь такая картина в двух семьях.

Интересы всех семей перед помещиком, приютившим их, и российскими властями представляет как раз единогласно выбранная домачица Елена.

Она вдова самого уважаемого серба, который руководил ими, когда они уходили с боем в Россию.

Отец Павел полюбил молодую сербиянку Милицу, внучку Лазаря, самого уважаемого серба местного кадылыка, на которую положил глаз кадий Мехмет, управлявший местными делами. Девушка не отказала русскому офицеру, и полковой священник обвенчал молодую пару.

Небольшое сербское село после ухода русских оставалось за пределами автономного Сербского княжества, и мстительный кадий не скрывал, что ждёт остающихся под его властью сербов.