Мир сошел с ума (СИ) - Greko

О прибытии виновника торжества нам сообщила улица, разразившаяся криком:

— Вива Магон!

Я высунулся из окна, не особо выделяясь — из окон ближайших доходных домов вывешивались зеваки, чуть не выпадая. Мне хотелось в подробностях рассмотреть того, кто, возможно, являлся виновником моей беды. Пухлощекий усач, он не производил впечатления страдальца. Но оратором был неплохим — сразу завладел вниманием митинга, выкрикивая в рупор набор штампов из своей газеты Regeneracion.

— Мы отказались от лозунга «Реформы, свобода и справедливость», заменив его на «Земля и свобода» (1)! Земля должна принадлежать всем! Частная собственность есть аморальный институт! Бедный крестьянин тоскует по земле, разлученный с ней институтами насилия…

Ну и все в таком же духе: как только уничтожим частную собственность на землю, правительство и государство упразднится само собой, в них не будет нужды… При этом он категорически убеждал всех, что он не анархист, а либеральный антикапиталист. В общем, свистел как Троцкий. Вечно с этими профессиональными революционерами так: они уверены в своей правоте и заражают своей уверенностью толпу, а потом у меня воруют сына с непонятными намерениями.

— К этому Магону нам не подобраться. Смотрите в конце митинга, кто будет проводить запись в добровольцы. Вот его бы нам и прихватить.

— Давай, Босс, я схожу, потолкаюсь, уши погрею, — предложил Изя.

— Нет, тебя могут узнать, больно твое лицо в рекламе примелькалось. Пусть Ося идет.

Преуспевающий бизнесмен Джозеф Блюм на время исчез: Ося специально нарядился в комбинезон работника нашего автосервиса, масляные пятна на котором снимали все вопросы к его владельцу. Слегка взлохматив волосы, он двинул на выход. Я с Изей продолжили наблюдать из окна за вопящими митингующими.

Через полчаса Джо вернулся.

— Есть контакт! Вам отсюда не видно, но около трибуны поставили стол, и за ним сидит человек, ведущий запись добровольцев, готовых повоевать в Тихуане. Прямо скажем, очереди из желающих не наблюдается.

— Пошли! — обрадовался я. — Изя, иди к машине и жди нас. А мы с Осей покрутимся в толпе.

— Не боишься, что тебя узнают?

— Постараюсь держаться незаметно, — пожал я плечами и задрал вверх воротник пиджака, по возможности пряча лицо.

Мы вышли на улицу и разошлись. Ося провел меня к нужному месту. Все было, как он сказал: стол, усатый мексиканец, который что-то втолковывал очередному энтузиасту. Короткая темная куртка с обилием вышивки выдавала в агитаторе знатного сеньора. Такого расколоть будет нетрудно.

Мы взяли его поздно ночью. После митинга наш «клиент» долго сидел с товарищами в убогой «испанской» закусочной. Накачавшись текилы, он вылез на улицу пошатываясь и побрел в сторону Мейн-стрит. Перед ним тормознул автомобиль, крепкие руки схватили его за плечи и втянули внутрь машины. Несколько ударов по почкам сломили слабые попытки сопротивления. Он моментально сдулся, кончики усов обвисли.

— Что вам от меня нужно? Куда вы меня везете? — спрашивал и спрашивал одно и то же этот «дон Педро», пока у меня не закончилось терпение и я не запихнул ему в рот свой платок.

Мы ехали долго, почти всю ночь. Когда забрезжил рассвет, первые лучи солнца осветили знакомый пейзаж — унылая пустыня с редкими корявыми деревьями Джошуа и пышными барханами. Здесь мы снимали сцену из «Великого ограбления банка». Даже яма осталась, в которой Изя чуть концы не отдал, когда его закопали по шею. Именно это мы и собрались проделать с нашим пленником. Спеленали его по рукам и ногам, поставили в яму стоймя и начали ее бодро засыпать песком. «Дон Педро» таращил глаза и мычал.

— Я также по-идиотски смотрелся, когда меня закопали? — спросил нас Айзек.

— Ты же видел себя на экране, — удивился вопросу Ося.

— Так то на экране, а в жизни…

— Хорош лясы точить! — оборвал я их треп.

Парни с сочувствием на меня посмотрели и продолжили орудовать заранее прихваченными с собой лопатами.

Когда мы закончили, солнце уже светило вовсю. Я выдернул платок изо рта терпилы.

— Что вы творите⁈ Я вам не какой-то там пеон, — голос мексиканца был полон презрения, ненависти и страха, по лицу бежали тонкие ручейки пота, отчего роскошные усы напрочь утратив лихость, бессильно обвисли. Хмель из него давно испарился, ему на смену наверняка пришел сушняк. А еще солнце…

— Ковальски и Марианна Гонсалес. Для начала эти два имени, — спокойно спросил я, опускаясь на корточки перед торчащей из песка головой.

— Немедленно меня отпустите!

— К сотрудничеству не готов, так и запишем, — подытожил я, с трудом сдерживая гнев. — Изя, дружок, принеси миску из машины. И фляжку с водой.

Изя принес требуемое. Я поставил миску перед самым носом «дона Педро», но так чтобы он не мог дотянуться до ее края. Налил в нее воды.

— Ты скоро захочешь пить. Очень сильно. Когда будешь готов, позови.

Я поднялся и двинулся в тенек у машины, где уже сидели братья Блюм.

— Так наказывали пеонов в поместье моего отца. Я всегда ненавидел его за это, — крикнул мне в спину «дон Педро». — Постой, не уходи. Давай говорить.

Быстро же он сдался. Наверное, картинки из детства оказали столь мощное воздействие на его психику, что он сразу прекратил упорствовать, сообразив о последствиях. Он знал о них не понаслышке.

Я вернулся. Присел рядом.

— Ковальски и Гонсалес. Рассказывай. Только не пытайся меня надуть — ты не в том положении, когда можно считать себя умнее других.

… У меня не было особо много времени, чтобы толком расспросить мексиканца. Но кое-что интересное из него удалось вытянуть. Это говорящая голова выдала такое, что хоть стой, хоть падай. Эмигрант Ковальски, тесно связанный с профсоюзом мостовиков, с братьями Макнамара, решил отомстить за мою роль в незаконном, как он считал, аресте бомбистов. У этих типов из анархистов в порядке вещей творить лютую дичь. Вот он и придумал план похищения ребенка, когда познакомился с Марианной и затащил ее в свою постель, пока я прохлаждался в долине Оуэнс. Видимо, сразу сделал стойку, разузнав, где работала моя бывшая любовница. Полячишка отправился в Тихуану во второй волне боевиков-добровольцев, Гонсалес должна была присоединиться к нему позже вместе с третьей. Но что-то пошло не так. В Нижней Калифорнии вспыхнули бои, и в этой круговерти следы девушки и ребенка затерялись. «Дон Педро» не был в курсе деталей — так, отрывочные сведения, болтовня в барах, пара слов во время совещания в узком кругу.

— Магонистас — я имею в виду настоящих членов нашей партии, нашу хунту — не имеют отношения к вашей беде, сеньор Найнс, — божился он, с вожделением глядя на миску с водой. Он догадался, кто перед ним, как только я спросил про ребенка. И теперь плохо понимал, чем для него закончится визит в пустыню. — У нас даже нет возможности как-то повлиять на эту ситуацию. Боевики за кордоном действуют на свой страх и риск.

Я категорически не был с ним согласен.

— Вы передайте своему шефу, если выберетесь отсюда, что нам в одном городе не ужиться.

Как же, не виноват он! А кто тут раздул пожар, кто продолжает собирать добровольцев? Откуда вообще берется эта уверенность, что можно облагодетельствовать жителей чужой страны, не поинтересовавшись их мнением на этот счет? 300–500 американцев, наслушавшись его речей или соблазненные деньгами, расхватали винтовки и отправились воплощать идеалы, выдуманные в книжках разных маргиналов (2). Им Магон сказал, что так можно? Что это правильно? Что царство божье достижимо при помощи интервенции? Ведь этот поход на Тихуану не что иное, как революционная интервенция. Эта та идея, которой вскоре суждено превратиться в фетиш леворадикалов и, в первую очередь, коммунистов. Весь мир насилья мы разрушим! Весь!!! Не только свою страну, но и соседние. За морями. За океанами.

Бесят!

Если честно, мне откровенно плевать и на этих безумцев-идеалистов, и на их завиральные идеи. Вернее, было бы плевать, если бы не тронули моего сына. Теперь извините, но я вышел на тропу войны. Кто не спрятался, я не виноват!