Помещик 2 (СИ) - Шерр Михаил

В выражении лица ум, любопытство и добродушная насмешливость.

Глаза большие, лучистые, серо-зеленые, как вода в лесном озере, которые смотрят на мир прямо и открыто. В их уголках прячутся лучики смеха — она явно не привыкла опускать взор надолго. Брови темные, чуть крылом, придающие лицу выразительность.

Темно-русые волосы с почти неуловимым рыжеватым отливом на солнце, густые и непослушные, наверняка причина головной боли горничной. Они гладко зачесаны к макушке и убраны в шелковую сеточку, откуда на спину спадает длинная, пышная коса, перевитая бархатной лентой. На висках игриво вьются непокорные завитки.

Не высокого роста и сложена удивительно гармонично — гибкая и сильная, как молодая лань. Талия, стянутая в корсет, кажется еще тоньше на фоне энергичных движений. Вероятно хорошая танцовщица, которую выдает ее походка: легкая, почти прыгающая.

Когда я приехал Анна Андреевна только что вернулась с прогулки. На ней строго скроенный костюм. Лиф с отворотами подчеркивает стройность, а длинная юбка почти скрывает ноги в сапожках для верховой езды. На плечах короткая пелеринка. На шее — скромный золотой медальон-ларчик с каким-то портретом. В ушах — скромные жемчужные серьги.

На столике у входа лежали изящный цилиндр с легкой фатой, защищающей лицо от ветра и арапник.

Идеальная посадка и особая небрежность свойственная людям, уверенным в своей безупречности без лишних усилий, подчеркивали её красоту.

Свободные манеры присущие людям которые легко и непринужденно говорят с кем угодно, не теряя при этом своего достоинства.

В ней чувствуется и воспитанница института благородных девиц, и хозяйка своего дела — умная, энергичная, возможно, даже своенравная.

Легкий, едва уловимый аромат фиалки или гелиотропа — популярных сейчас духов дополняет образ и делает его законченным.

Несколько часов пролетают незаметно. Анна Андреевна спрашивает, что-то говорит и смеется. Я отвечаю, тоже что-то говорю и поддерживаю её смех.

Легкий, уже осенний ветерок дует мне в лицо, освежает мой возбужденный мозг и я понимаю, что мы уже выехали из Калуги.

Пытаюсь вспомнить как закончился мой визит и понимаю, что ничего не получается.

Закончившийся визит к подруге Софьи Павловны был ударом молнии внезапно поразившем меня. Осталось только впечатление первых минут и уже накатившее страстное желание вновь её увидеть и услышать.

Я влюбился, влюбился с первого взгляда. И это чувство сродни какому-то помешательству.

О чем мы говорили я совершенно не помню. Но четко знаю, что меня приглашали приезжать еще. Правда следующий визит состоится не скоро, Анна Андреевна должна куда-то уехать по делам. Вроде бы в Варшаву. По возвращению она пришлет мне весточку.

«Прекрасная женщина поразила вас, сударь, и почти лишила разума, — усмехнулся я про себя. — Но старый ловелас в конечном итоге оказался вполне ничего. И запомнил самое главное, нам определенно были рады и ждут еще».

Почти всю ночь я не спал. Стоило мне закрыть глаза как перед мною вставала прекрасная женщина и в ушах начинал звучать её чарующий голос.

Лишь на рассвете мне удалось, силу воли позвав на подмогу, запретить себя думать об Анне Андреевне.

Запретил не навсегда, а до пучения весточки от неё.

Весь следующий день я как заведенный работал в имении, коптил бекон вместе с Серафимом и Настей, попробовал себя на пахоте и вместе с Сидором, под его руководством конечно, начали сев озимых.

На господском клине я решил увеличить площадь под пшеницу и первые зерна в землю легли с моей руки.

Два вечерних часа я провел на скотном дворе и вернулся в дом полный сил и уверенности, что неожиданно обрушившаяся любовь к абсолютно незнакомой женщине не сведет меня с ума, а только придаст мне силы.

За день бекона приготовлено достаточно для бесперебойной торговли и я решаю на следующий день снова ехать в Петербург. Пора.

Поеду я с Андреем, Степан остается на хозяйстве. Он в курсе всего срочного и неотложного и я не сомневаюсь что справится.

До Москвы мы добирались на своих лошадях и это была огромная разница с тем как я ехал с поручиком Светловым.

Но все равно двое суток дороги пролетели чуть ли не мгновенно. Никакая сила воли не могла прогнать образ Анны Андреевны, который я видел на яву.

И не только видел, но и слышал её голос: как она расспрашивала меня о моем «подвиге» и смеясь укоряла меня за скромность. Её подруга естественно сначала рассказала, а затем и написала ей о нем во всех подробностях и Анна Андреевна ломала себе голову как ей познакомиться со мной.

Самое простое, пригласить меня, она из чувства ложного приличия отвергала. Хотя на мой взгляд это самые что ни на есть сословные предрассудки.

Мужа она потеряла больше двух лет назад и ничего такого, по моему мнению, в новом знакомстве с мужчиной нет. Разница у нас в возрасте смешная, Анна Андреевна оказывается старше меня всего на несколько месяцев и мы с ней одногодки.

Анна Андреевна попросила меня рассказать о себе и я выложил ей абсолютно всё, все свои проблемы и планы. Всё кроме одного: моего расчета сыграть против Самохватова. Алексея Васильевича она оказывается знает и очень его уважает.

Знакомы они с её раннего детства, её батюшка когда то был дядюшкиным однополчанином и участвовал с той стычке с французами, когда Алексей Васильевич получил пулю, которая его теперь мучает. Оказывается её не извлекли.

Самым потрясающим из того что вспомнилось, был взгляд Анны Андреевны, которым она наградила меня при расставании и слова что она будет ждать нашей следующей встречи.

Поездка от Москвы оказалась немного другой. Моя подорожная оказалась действительно очень серьёзной и нам с Андреем нашлись места в почтовой карете шестьсот семьдесят верст мы проехали за неполных трое суток.

А вот полюбоваться дорожными красотами опять не удалось.

Всю дорогу шел дождь и за окном кареты все было сыро и грязно. Если бы стояла хорошая погода, то наверняка мы добрались бы до питера быстрее.

Но дождь не помешал мне оценить приличное качество недавно построенного шоссе Петербург-Москва. Оно уменьшило протяженность пути на пятьдесят верст и значительно улучшила комфортность поездок.

Я уже знал порядок получения привилегии и полагал, что мне придется какое-то время провести в Петербурге. У меня теплилась надежда, что протекции генерала Чернова хватит, чтобы рассмотрение моей заявки займет недели, а не месяцы. Иван Прокофьевич утверждал, что процедура иногда занимает чуть ли не годы.

Но действительность оказалась совершенно другой.

В Департаменте мануфактур и внутренней торговли Министерства финансов я провел всего полчаса, заплатив там полторы тысячи пошлины.

То, что произошло потом, было совершенно невероятным.

Чиновник принявший у меня мои кровные был сама учтивость и лично провел меня сначала в приемную Департамента. Проскользнув в кабинет начальства, он буквально тут же выскользнул обратно и согнувшись в три погибели пригласил меня пройти.

Кабинет неожиданно оказался небольшим, никаких излишеств, казенная, но очень добротная мебель. На стене ростовой портрет Николая Первого в золоченой раме в военном мундире.

Справа казенные шкафы до потолка заполненные под завязку, слева большие окна с тяжелыми шторами. Под ними четыре простых деревянных стула.

Под императорским портретом двухтумбовый стол. На нем стопки бумаг, чернильница и перья.

За столом восседает вылитый Абаж из известного советского фильма-сказки. Только кожа лица у него не зеленого цвета, а какая-то землистая.

Слово «Здрасте» не прозвучало, господин Абаж без предисловия просипел, что я конечно могу остаться в Петербурге и дождаться вынесения решения Государственного Совета о выдаче мне запрошенной привилегии. Решение после этого должно быть утверждено Государем.

Но он мне посоветовал бы возвращаться в имение. Праздно шатающихся в Петербурге и без меня достаточно. А императорский указ будет мне доставлен фельдъегерем.