Проклятый Лекарь. Том 5 - Виктор Молотов

— Что здесь происходит? — спросил он, оглядывая застывшую сцену. — Почему такая тишина? Я из коридора слышал крики.

Вот это да. Появился в самый подходящий момент. Или это не случайность? Может, кто-то его позвал?

Все молчали. Рудаков открывал и закрывал рот как рыба на берегу. Остальные боялись даже пошевелиться.

— Я жду объяснений, — холодно произнёс Сомов.

Сомов стоял в дверном проеме, окидывая взглядом застывшую картину. Его брови были нахмурены, а в глазах читалось недоумение и раздражение.

При виде главврача Рудаков мгновенно сник. Вся его напыщенность испарилась, как утренний туман. Плечи опустились, спина сгорбилась, он стал похож на провинившегося школьника перед директором.

Вот и вся его храбрость. Перед подчинёнными — лев, перед начальством — мышь. Классический офисный тиран.

— Я жду объяснений, — повторил Сомов, входя в ординаторскую. — Из коридора были слышны крики. Что здесь происходит?

Могу сейчас добить Рудакова. Рассказать Сомову про его методы управления, про унижения, про слёзы медсестёр. Но… это будет подло. Бить лежачего не в моём стиле. К тому же живой и напуганный Рудаков может быть полезнее мёртвого.

— Мы обсуждали сложный диагностический случай, — спокойно сказал я, вставая. — Пациент Мирошниченко, цирроз печени с неясной этиологией. Возникли разногласия по поводу тактики лечения. Фёдор Андреевич настаивал на одном подходе, я предлагал другой. Дискуссия получилась эмоциональной.

Сомов перевёл взгляд на меня, и в его глазах мелькнуло удивление:

— Пирогов? Не ожидал вас увидеть на утренней планёрке. Вы же обычно… занимаетесь своими делами.

— Решил вернуться к регулярному участию в жизни отделения, — ответил я. — Всё-таки я — часть коллектива.

— Похвально, — Сомов кивнул. — И как, удалось прийти к консенсусу по пациенту?

— Мы как раз обсуждали финальное решение, — решился ответить Рудаков, наконец обретя голос. — Доктор Пирогов предложил интересную схему лечения. Мы… мы рассматриваем её применение.

Умно. Подыграл, чтобы не выглядеть полным идиотом. Может, он не совсем безнадёжен.

Сомов окинул взглядом притихших врачей и медсестёр:

— Ну раз Пирогов здесь и участвует в процессе, значит, всё в порядке. Можете продолжать. Я в своём кабинете, если что.

Он развернулся и вышел, оставив за собой ошеломлённую тишину.

Дверь за Сомовым закрылась, и все выдохнули. Рудаков выглядел как человек, которого в последнюю секунду вытащили из-под гильотины.

Я сел обратно и сложил руки на столе:

— Фёдор Андреевич, давайте поговорим о том, какой должна быть здоровая атмосфера в коллективе.

— Я… я слушаю, — он сглотнул.

— Первое — уважение. К каждому сотруднику, независимо от возраста, стажа и должности. Медсестра-стажёр заслуживает такого же уважения, как и заведующий отделением.

— Но дисциплина…

— Дисциплина строится не на страхе, а на взаимном уважении и профессионализме. Когда люди понимают важность своей работы и чувствуют себя частью команды, они работают лучше.

Я обвёл взглядом собравшихся:

— Второе — конструктивная критика вместо унижений. Если кто-то ошибся, нужно объяснить, в чём ошибка и как её избежать в будущем. А не кричать про дворников и сельские амбулатории.

Костик и Варвара закивали. Даже старая Глафира Степановна подняла голову и посмотрела на меня с надеждой.

— Третье — командная работа. Мы все здесь для одного — спасать жизни. Это наша главная задача. Всё остальное — бюрократия, отчёты, показатели — вторично.

Высокопарно звучит. Но им нужна надежда. Нужно поверить, что всё может быть иначе.

— И последнее, Фёдор Андреевич, — я посмотрел прямо на Рудакова. — Если атмосфера в отделении не улучшится, если унижения продолжатся, я сделаю всё, чтобы вас здесь не было. У меня есть связи, есть репутация, и главное — есть поддержка коллектива. Выбор за вами.

Рудаков побледнел ещё больше:

— Я… я понял. Буду работать над собой.

— Вот и отлично. Планёрка окончена. Всем хорошего рабочего дня.

Рудаков встал первым, понурив голову, и быстро вышел из ординаторской.

Сломался. Теперь он у меня в кармане. Будет шёлковым, по крайней мере — какое-то время.

Как только дверь за Рудаковым закрылась, ординаторская взорвалась аплодисментами.

— Браво, Святослав! — закричал Костик, хлопая как сумасшедший. — Ты ему показал!

— Свят, ты был великолепен! — Варвара даже вскочила со стула. — Как ты его уделал! «Дисциплина строится на уважении»! Гениально!

— Спасибо вам, милый доктор, — Глафира Степановна утирала слёзы. — Я уже думала увольняться. В мои годы такое терпеть… А вы за нас заступились.

Даже старый доктор Мельников кивнул одобрительно:

— Правильно сказали, коллега. Давно пора было поставить зарвавшегося мальчишку на место.

— Тише, тише! — я поднял руки, призывая к спокойствию. — Не нужно устраивать революцию. Мы все профессионалы и должны вести себя соответственно. Рудаков остаётся заместителем главврача, просто теперь, надеюсь, изменит методы управления.

— Но если не изменит… — начал Костик.

— Если не изменит, тогда примем меры. А пока — работаем как обычно. У всех есть пациенты, давайте не будем о них забывать.

Революция — это хорошо. Но эволюция надежнее. Пусть Рудаков постепенно меняется под давлением. Если резко его убрать, на его место может прийти кто-то ещё хуже.

Все начали расходиться, обсуждая произошедшее. Я слышал обрывки разговоров:

— Вы видели его лицо, когда Пирогов про графа сказал?

— А как Сомов отреагировал! «Раз Пирогов здесь, значит, всё в порядке»!

— Может, Пирогов станет нашим новым завотделением?

Слухи уже пошли. К вечеру вся больница будет знать, что я поставил Рудакова на место. Репутация растёт.

Первым делом я решил проверить Белозерова. Прошло уже тридцать шесть часов с начала лечения пенициллином, должен быть видимый прогресс.

В палате хирургического отделения я застал снова целый консилиум. Ильюшин, профессор Карпов и те двое ассистентов стояли у кровати пациента с ошарашенными лицами.

Как будто специально собираются перед моим приходом.

Может, так и есть?

Даже забавно будет узнать, что они следят из-за двери за мной. Потом прячась бегут по отделению и наконец встают возле пациента, шепча друг другу: «Идет! Идет!»

— Святослав Игоревич! — воскликнул Ильюшин, увидев меня. — Вы гений! Посмотрите!

Белозеров сидел в кровати и улыбался. Опухоль уменьшилась вдвое, кожа над ней порозовела, свищи начали затягиваться.

— Как самочувствие, Михаил Степанович? — спросил я, подходя к кровати.

— Отлично, доктор! — он даже голос обрёл, раньше говорил с трудом из-за сдавления гортани. — Могу глотать, могу говорить! Это чудо!

Профессор Карпов повернулся ко мне:

— Пирогов, признаю,