Князь Голицын - Дмитрий Лифановский

рожденный! Вы вот отец Константин внешнего вида и совпадениям в датах испугались. А совпадения-то и нет. Не собираюсь я потешные полки создавать. Зачем? Если уж понадобится так, через дядьку казакам клич брошу. И поведу их за собой. Им за зипунами, а мне за землей на кормление. Вон Наполеон, захотел и стал Императором. Всю Европу под себя прибрав. А я чем хуже? И в предках у меня никто нибудь, а сам Петр Великий! Да и не для себя все таки. Я матушку на трон посажу. Пусть порадуется. Она ведь у меня молодая еще. Видная и красивая, ей ведь то же счастье, да радость в жизни нужны, — я с вызовом посмотрел вокруг. Ты смотри, как их всех повело. То, что у дядьки есть заветная фляжка с лекарством, это все знают. Вон достал уже, правда руки потряхивает, крышку открутить не может. Но Янковский-то каков! Тоже достать такую же пытается, а она из пальчиков-то и выскальзывает. Отец Константин и мамка крестятся, бормочут чего-то непонятное. Да и митрополит с матушкой побледнели чего-то. Видно свечей много горит, воздуха не хватает. Ну оно так и есть, душновато. Надо бы сказать что бы двери открыли, хоть так свежий воздух поступать будет. Не из-за моих же слов реакция такая. Вполне себе безобидные слова. Ведь правда?

— Петенька, что же ты говоришь-то такое? — взволнованно воскликнула матушка.

— Дядька, а ты ведь не говорил о разговоре нашем на станции, матушке, — не столько вопросительно, сколько утверждающе проронил я.

— Нет, Петр, не говорил. Такие вопросы часто мальчишки задают. Те кто без отцов растут. Не посчитал их важными. Хоть и разговоры по округе о твоей причастности к императорской фамилии и ходили.

— Понимаете, матушка, я ведь в библиотеку заходил. За день до отъезда на станцию. Вот Вы считаете что Бог Вас наказал. Не так это. Он меня наказал на станции. И не наказал даже, а поучил. Жестко, можно даже сказать жестоко, но поучил. Я ведь хотел наши проблемы на чужие плечи скинуть. Ну а что? Скинул свои проблемы на чужие плечи и живи припеваючи дальше. На следующий день после станции и хотел поговорить с отцом Константином. Не бледнейте так святой отец, я уже понял, какие проблемы мог создать. В общем, в библиотеке никого не было, и на столе лежали документы по нашему имению, вот и захотел их посмотреть, — немного помолчав и отпив чаю, продолжил. — Там среди документов Ваш, матушка, личный дневник оказался. Но я-то этого не знал! Отец Константин, раз Вы подозревали что-то, почему с матушкой не поговорили? Она ведь не последний человек в нашем приходе, да и помощь безвозмездную оказывает всей округе.

— Понимаете, Петр Алексеевич, грех это без спроса в чужую душу лезть. Беседы нужно вести с теми, кто сам за помощью и утешением духовным пришел. Ну а сами беседы проводил конечно. С мамкой вашей. И она очень просила пресекать и не допускать разговоров таких. Очень ей хотелось что бы Вы спокойно росли, без внимания пристального со стороны.

— Мамка, ну а ты то откуда о нас узнала? Мы же много позже жить вместе стали!

— Эх, Петенька, какой же ты еще маленький и глупенький. Столько лет вместе прожить и ничего не узнать? — мамка замолчала и покачала головой.

— Так что же такого Вы узнали, Петр Алексеевич, что Вам совет посторонних потребовался? — спросил митрополит.

— Знаете, Ваше Высокопреосвященство, Калужская губерния по сути большая деревня, на одном конце чихнешь, на другом уже здоровьица желают, вот все наши тайны и оказались секретами Полишинеля. Но все таки обсуждать, и тем более осуждать жизнь матушки не буду. Я поддержу ее во всем, какое бы она решение не приняла. Так что извините, — и развел руками.

Митрополит смотрел на меня как-то неверяще и удивленно. Матушка взволнованно и благодарно. Ну а дядька Николай положил руку на плечо, надавив так, что все заметили, это чтобы не дергался видимо, и заговорил:

— Не удивляйтесь, отец Иоанникий. Мы когда с Петром со станции возвращались, завели разговор о случившимся. Петр заметил что, изменился он, по другому вести себя стал. А объяснить это не смог. Да и я не могу. Вот и думать он стал об одержимости. Да только, я думаю, он просто взрослым стал. Как и почему не знаю. Я вообще не понимаю, как в детском теле взрослый может быть. Взрослость ведь жизненным опытом определяется. А откуда у двенадцатилетнего мальчишки, который только учится, может взяться опыт взрослого человека? — дядька покачал головой и перекрестился, — Вот это то и непонятно. Нет, не одержимость это. Все тот же Петр перед нами, только взрослый. Вот и ведет он разговоры по-взрослому. Тяжело ему с окружающими придется, ведь никто его разговоры серьезно воспринимать не станет. Как бы даром он своим, всех убеждать не начал. Много обиженных и напуганных ведь будет. Он ведь взрослый не во всем, а только в отдельных моментах. А так как был дите, дитем и остался. А что будет, когда действительно взрослеть начнет? Когда мужское естество свое возьмет?

Я не выдержал и скинул его руку:

— Прежде всего головой своей думать буду! И зная о последствиях, от ответственности не побегу. И проблему не прячась сам решу! И вообще почему я должен быть князем на бумаге, фиктивным князем? Князем может быть только тот, кто народом призван на княжение. Так что некогда мне ерундой заниматься, учиться и готовиться надо. Земель свободных в мире еще много. Вот и возьму под свою руку свободные, и матушку на трон посажу. Будет у нас новая династия удельных князей. Чем плохо? Кому от этого вред будет?

— Вот видите Святой Отец? Бесовщины тут и рядом нет и не было. Мальчишка со взрослым разумом в раздрай пошли. Это не одержимость. Это кровь Петра Великого взыграла и своего требует. Да и еще и идея эта матушку на трон посадить. И ведь посадит! Да даже я ему в этом помогу, — дядька лихо и зло усмехнулся, — Тут понять надо, где он взрослый, а где ребенок из-за отсутствия опыта. Тяжело это, а нам вдвойне тяжелее будет, с его то молниями в виде убеждения, — он радостно хохотнул, — Да и тут не все так просто оказывается. Сегодня утром мы на саблях позанимались немного. Так Петр против прежнего вдвое быстрее, гибче и сильнее стал. Когда сказал ему об этом, так он ответил, что сила эта не его. И не знает он когда