Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

Колян тоже двинул на оранжевую ветку. Ему надо было ехать аж до самой конечной — станции "Беляево". Ну а другие мои приятели — Димка "Зубило" вместе с детдомовцем Михой Першиным и Игорьком Лапиным — остались в казарме, отрабатывать свои "залеты".

Я неспешно поехал к себе домой — на "Юго-Западную".

Увал суворовца, конечно, не резиновый. Но торопиться не хотелось вовсе.

Я даже пропустил несколько поездов в метро. Просто стоял на платформе и смотрел, смотрел на проезжающие поезда и старое табло, на людей с книгами и журналами вместо в руках... Вот какой-то паренек в синей школьной форме увлеченно читает журнал "Юный техник"... Симпатичная старшеклассница залипла в книгу "Четвертая высота"... Про Гулю Королеву. Знаю-знаю, читал... А вот бабуля какая-то шарфик вяжет, едва заметно одними губами считая петли.

Фото: https://moscowchronology.ru/metro_70s.html

А доехав до станции метро "Юго-Западная", я не спеша поднялся вверх по эскалатору и "вынырнул" на знакомую и в то же время совершенно другую улицу.

Временами мне даже хотелось ущипнуть себя за худое запястье, высовывающееся из-под новехонькой суворовской формы. Иногда мне все еще казалось, что я сплю.

Добравшись до места дислокации, я поднялся на третий этаж своего дома, сунул руку в карман, нашел свои ключи и, все еще немного удивляясь происходящему, повернул их в замочной скважине.

Дверь, обитая кожей "молодого дерматина", со скрипом распахнулась.

— Андрюшенька! — раздался знакомый до боли голос.

Голос, который я не слышал уже больше десяти лет.

Глава 7

— Привет, ба!

Я расплылся в улыбке. Давно, признаться, я так уже не млел.

В прихожую выплыла она. Моя любимая бабушка Фрося. Ефросиния Трофимовна. Не сгорбленная старушка, передвигающаяся на костылях, какой я ее помнил в последние годы жизни. А бодрая, веселая... нет, не бабушка... дама, в цветастом халате и с копной густых волос на голове, повязанных платочком. Ее полное лицо еще не стало сморщенным, будто печеное яблоко. Бабушка Фрося, кажется, еще даже шестидесятилетие не отпраздновала.

Сейчас бабуля была полна сил. Даже еще работала, хотя могла бы уже выйти на пенсию. Но не хотела. Бабушка, едва зашел дома об этом разговор, тут же хлопнула полной дланью по столу и сказала родителям:

— Значится, так, Зина и ты, Антон! Чтобы я разговоров больше об этом слышала! Усекли? Я вам еще не старая развалина, чтоб на лавке сидеть целыми дням, задницу отращивать, молодежь чихвостить, да соседям кости перемывать! Не дождетесь! Могу работать — значит, работаю! И нечего тарахтеть!

"Тарахтеть" больше никто не осмелился. Ни дома, ни на заводе. Каждый "усек", что на эту тему открывать "хлебальник" не стоит. А посему бабушка ушла на пенсию, только разменяв восьмой десяток и пережив несколько смен начальства на любимом заводе "ЗИЛ". Даже после увольнения ее фотография еще долго висела на доске почета. И, кажись, не было ни одного заводчанина, кто бы не помнил "Трофимовну".

Вот и сейчас бабуля, отпахав целую неделю в отделе кадров на своем заводе, уже смоталась в субботу на дачу — дом в порядок привести на зиму, да с дачными соседками до майских праздников попрощаться. А сегодня, в воскресенье, уже встала "с ранья", тесто замесила, да пирог уже поставила в духовку — чтобы как раз к приходу любимого внука в первое увольнение поспел.

И выглядит бабуля — любо-дорого посмотреть! Вместо заштопанного старого халата — симпатичное домашнее платьице и аккуратный отглаженный фартучек. На ногах — пушистые тапочки. А волосы аккуратно уложены и спрятаны под платочек. Бабушка всегда повязывала платочек на голову, когда готовила.

— Явился не запылился! — бодро приветствовала она меня. — Целую неделю тебя не видела, Андрюшка! А ты, кажись, еще больше вытянулся! Растешь, как на дрожжах!

Я разомлел еще больше. Как давно не слышал я этого милого голоса! Столько лет минуло, а я помню. И всегда буду помнить.

А бабушка, не ведая, что перед ней не пятнадцатилетний подросток, а внучок, справивший сороковник, обдала запахом домашнего уюта, обняла и, привстав на цыпочки, поцеловала. Ну а я, естественно, не стал возражать. Наклонился и сгреб бабушку в охапку. Как когда-то давно. Очень давно.

— Соскучился, что ль, Андрюшка-кукушка? — весело сказала бабушка. — Неделю ж только не виделись!

— Угу! — пробормотал я, вдыхая запах домашнего тепла.

Век бы так стоял и не разгибался.

— Соскучился!

"Андрюшка-кукушка"... Как давно я не слышал этого прозвища!

Так меня бабуля прозвала, еще когда я в школу не ходил. Я тогда гостил у нее на даче и от нечего делать увязался со старшими ребятами гулять в ближайший лесочек.

В лесочке, как водится, куковала кукушка.

— А хочешь знать, сколько тебе жить осталось? — внезапно спросил меня мой дачный приятель, Гришка Якушев.

Гришка был старше меня — у него уже выпали целых три зуба, родители ему купили ранец и форму, и он собрался идти в первый класс, а посему мог считаться в нашей компании молокососов вполне авторитетным человеком.

— Хочу! — охотно отозвался я и дрожащим голоском спросил у птички: — Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Внезапно воцарилась тишина. А потом... А потом кукушка прокуковала только один раз. И умолкла. Как я ни просил ее дать мне пожить еще хотя бы немного, она — ни в какую.

Пацаны, кто постарше, держались за животы от смеха. А мои ровесники обеспокоенно переглядывались.

— Все! — замогильным голосом констатировал Гришка и, рисуясь, сплюнул через дырку от передних зубов. — Жить тебе осталось, Андрюха, один день. Жаль.

Безоговорочно поверив дворовому авторитету, я ринулся в слезах домой и кинулся к бабушке.

Тем же вечером во дворе можно было наблюдать интересную картину: моя бабуля, вооружившись крапивой, изо всех сил гналась за улепетывающим от нее Якушевым, вереща на ходу:

— Я тебе