Оторва. Книга пятая (СИ) - Ортензия

Глядя на преподавателей, я не сразу заметила, что отряд резво отчеканив по асфальту несколько шагов и потеряв взрослое руководство, рассыпался, а потом самые ушлые кинулись бегом к автобусу.

Даже не удивилась, когда первыми в салон протиснулись цыгане, напомнившие Тарапуньку и Штепселя(1). Один длинный и худой, второй едва доставал до плеча ему и семенил следом. И вот этот коротконогий хмырь, проходя мимо, приложился ладонью мне по макушке, причем, вполне чувствительно, хохотнул и что-то сказал другу про мои губы. Не разобрала, потому как, основная масса слов была мне непонятна, но это точно было оскорбление. Парень, шедший следом, попытался встать на мою защиту, но мне самой требовалось выпустить пар.

Мгновенно оказавшись в проходе, я врезала шпендику ногой по копчику и прошипела:

— Охренел, недомерок?

В автобусе воцарилась тишина. Задние перестали напирать, лишь вытянули шеи, чтобы разглядеть происходящее.

Штепсель развернулся набычившись, и произнёс фразу, которую мне удалось понять. В этот раз русских слов было предостаточно, а остальные я подставила по смыслу.

— Видал, Мирча какая соска, приедем, обязательно накормим, — и громко расхохотался.

Второй ему что-то поддакнул, но я даже не попыталась вникнуть. Заехала ногой от души карлику между ног, а когда он, выпучив глаза, стал сгибаться, поддала коленом. Очень хотелось расквасить ему нос, но пожалела свой новенький костюмчик испачкать брызнувшей кровью, а потому залепила в лоб. Вышло громко и сильно, даже нога заныла, а вот запердышу не повезло. Его слегка повело в сторону и назад, отчего он со всей дури приложился лицом об подлокотник кресла, завалился в проходе, попутно ударившись спиной об ступень и завопил на весь автобус.

Меня аж скривило. Уже не совсем дети, взрослые парни, ведут себя по-хамски, а когда получают отпор, визжат от боли как свиньи. Даже девчонки так не орут. Да — плачут, кривятся от боли, но не орут.

Отвернулась, чтобы не видеть, как он катается по полу и забралась на свою сидушку, желая освободить проход. Хотя как народ будет рассаживаться, было не понятно. Нос, шпендик, себе всё равно умудрился расквасить и кровь брызнула во все стороны.

— Круто, — парень, который изначально пытался за меня заступиться сжал правую ладонь, оттопырив большой палец, — хотел сказать ему пару ласковых, но так быстро у меня бы не получилось. Дай молоток, — и он протянул вперёд свой кулак.

Этот жест я прекрасно знала. За десятки лет он не изменил своего значение. Это и восхищение и уважуха, поэтому приложила свой кулачок, поблагодарив и за попытку помочь и за слова:

— Спасибо. Я справилась.

И даже поросячий визг не помешал нам услышать друг друга.

— Я заметил. Меня Виталик зовут, — он улыбнулся.

Симпатичный и вполне обаяшка. Один изъян — волосы русые, а я не люблю блондинов, хотя этот выглядел как исключение из правил.

Ответить не успела. Недомерок перестал орать, перейдя на негромкий скулёж, зато привлёк шум с улицы и я обернулась.

Бросив своего собеседника, мымра, наверняка, расслышав вопли, доносившиеся из автобуса, развив максимальную скорость, которую ей позволила юбка, длинная и узкая, мчалась на всех парах выяснять подробности. Мчалась, это из вежливости, скорее будет правильно сказать: пыталась изображать бег. Выглядело комично.

Протолкавшись через всех и обнаружив нечто похожее на техасскую резню, мгновенно определила виновника происшествия и внесла свою лепту в сумятицу. Стараясь перекричать всех, хотя между нами было расстояние меньше метра, громко завопила:

— Бурундуковая! Это тебе даром с рук не сойдёт! Это я тебе обещаю! — развернулась и, отыскав взглядом Иннокентия Эдуардовича, который успел забраться в автобус и даже поднялся на пару ступенек, заорала ещё громче. — Очень благородно с вашей стороны защищать Бурундуковую, в то время, когда она творит такое бесчинство. Вы не стойте там, вы пройдите, гляньте, что здесь творится. Это ведь ужас какой-то. Только посмотрите, что она сделала с бедным мальчиком, а он, между прочим, один из участников, в отличие от неё. Это же просто диверсия с её стороны. Я, лично так и напишу в райком комсомола. Сорвала патриотический слёт!

Напишет она, бумагомаратель. В ближайшей аптеке нужно будет приобрести беруши или как они в СССР назывались? Затычки, вкладыши, не важно, главное не слышать эту визгливую и подобных ей.

Иннокентий Эдуардович в кои веки сумел протиснуться и, глянув на цыгана, сидевшего на полу, принял правильное решение. Не стал выяснять подробности, а громко объявил, чтобы все покинули автобус. Правильное решение, в первую очередь помочь пострадавшему, а все остальные бла-бла-бла можно и потом решить. Но, я за него особо не переживала, оглянулась и сразу убедившись, что пацан и не пострадал вовсе, так, брызнула кровь из разбитого носа, подумала, что ему чертовски повезло. Сильнее нужно было зарядить, чтобы конкретно запомнил урок.

Вывели недоумка под руки, как тяжело травмированного и усадили на скамейку, после чего Гольдман лично полила ему из ведра, чтобы он умылся. Красавчик, легко отделался, только нос превратился в сливу и увеличился в размерах. Зато выглядеть стал гораздо симпатичнее. Понадеялась, что у него в штанах такая же красота, а иначе, зачем ему передвигаться так, словно у него одно яичко больше другого.

Предложила Гольдман проверить на всякий случай, отчего она покраснела как варёная креветка и убежала жаловаться мымре. Не знаю, что она ей рассказала, но лицо у англичанки тоже стало пунцовым и они вдвоём кинулись наперерез Иннокентию Эдуардовичу, который целенаправленно двигался в мою сторону.

Очень правильное решение, не было у меня желания переливать из пустого в порожнее.

Зато подскочила Люся с перепуганными как у газели глазами.

— Ева, — шёпотом проговорила она, — что теперь будет?

Я отмахнулась.

— Да ничего не будет. Отмоют сиденья от крови, и поедем дальше. Не боись подруга, ни одно животное на съёмках этого фильма не пострадало.

— А если тебя отправят домой?

— Если бы, — вздохнула я, — с удовольствием покинула бы ваш балаган. Мы и полпути не проехали, а он мне уже костью встал поперёк горла.

Что ещё хотела сказать подруга, осталось за кадром. К нам подошёл водитель с ведром наполовину наполненным водой и ветошью под мышкой. Окинул нас внимательно и, остановив свой взгляд на Люсе, сказал:

— Ты, Бурундуковая? Вот держи и мигом отмывай автобус.

Люся растерянно глянула на меня, но я уже сориентировалась в обстановке и махнув рукой в сторону Гольдман, сказала:

— Вон она. Видите, кается в содеянном перед преподавателями.

Мужик нахмурил брови, оглянулся и потопал к ним. Гольдман как раз что-то увлечённо объясняла Иннокентию Эдуардовичу.

Что ответили товарищу с ведром, мы не расслышали, но он психанул, стукнул ведром об асфальт и громко сказал:

— Мне всё равно кто будет мыть. Как наведёте порядок, так и поедем. Можете и не мыть, сами же перепачкаетесь. Так что выбирайте.

Мымра обернулась и громко крикнула:

— Бурундуковая, ко мне!

Как собаке, сука. Ко мне, к ноге. Нашла крайнюю мыть автобус. Хотят ехать дальше — вперёд и с песней. И я демонстративно отвернулась.

К автобусу потопали Гольдман и две девчонки, которые по своей дурости стояли рядом и грели уши. Одарили меня злобными взглядами на прощанье и полезли внутрь.

На самом деле помыли только резиновый коврик и стёрли кровь с подлокотников, а чехлы на двух сиденьях водитель поменял на чистые.

Но всё равно провозились минут двадцать.

Я же, глянув на одиноко сидевшего цыгана, медленно приблизилась к нему и едва слышно произнесла:

— Ты ещё раз, хоть одну девчонку пальцем заденешь, я тебя, урода, закопаю. Ещё раз предупреждать не буду.

Улыбнулась и отошла. И пусть сам решает, прислушаться к совету или сделать по-своему.

Тронулись с площадки, когда на часах Виталика было почти восемь утра и у меня сразу засосало под ложечкой. Сладкий пряник только раззадорил, а до Симферополя было, ещё чёрт знает сколько километров. Захотелось поинтересоваться, будет ли остановка у магазина, но кто-то сзади громко крикнул: