Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

Кокорев отправился в свою контору на Литейный проспект, а я решил начать с деловых визитов. Первым делом, едва передохнув с дороги, я переоделся в приличный столичный сюртук, отправился к графу Неклюдову. Именно он когда-то ввел меня в этот мир больших денег и большой политики, и сейчас мне нужно было «сверить часы» с человеком, который знал все закулисные течения столичной жизни.

Граф принял нас в своем особняке на набережной Мойки. Он заметно постарел, но его взгляд был все так же остр, суждений — точны и оригинальны. Он с нескрываемым восхищением выслушал мой краткий, деловой отчет о событиях в Маньчжурии, о победе на собрании акционеров, и наших грандиозных планах — и золотодобыча на Лене, и строительство железной дороги.

— Вы превзошли все мои ожидания, Тарановский, — сказал он, когда я закончил. — Из авантюриста вы превратились в фигуру имперского масштаба. Не представляете, как я рад, что оказал вам поддержку в ваш первый визит в столицу!

Но когда я, воодушевленный, перешел к своему главному, маньчжурскому проекту, к идее «Желтороссии», лицо его стало холодно и серьезно.

— Оставьте это, — сказал он коротко.

— Но, граф, это же уникальный шанс! — начал было я.

— Оставьте, — повторил он жестко. — Поверьте мне. Только на прошлой неделе я был на обеде у канцлера, князя Горчакова. Там был и английский посол, мистер Стенли. Так они, аки голубки, ворковали о мире и вечной дружбе, о торговле, о цивилизаторской миссии. Поверьте, сейчас никто, слышите, никто в Зимнем дворце не позволит даже тени конфликта с Лондоном. Ваша частная война, пусть даже праведная, будет воспринята как чистое безумие и угроза государственным интересам. Забудьте. По крайней мере, на время.

Его слова охладили мой пыл, как ушат ледяной воды. Здесь, в туманных коридорах петербургской власти, действуют совсем другие законы, нежели в дикой тайге, и прямой путь может оказаться самой короткой дорогой… на эшафот. Придется думать над обходным маневром!

Сменив тему, я поблагодарил графа за прием и откланялся. Возвращаясь в гостиницу, я молчал, переваривая услышанное. Нужно было менять тактику. Действовать тоньше, хитрее. Но сначала — разобраться с делами промышленными, которые не требовали одобрения министров.

На время забыв про политику, я вернулся в гостиницу, где набросал несколько эскизов. А затем отправился к деловым партнерам. И первый мой визит был к Нобелям.

Меня встретил сам Эммануил Людвигович, глава клана. Он был уже немолод, но в его умных, цепких глазах плясали веселые, деловые искорки.

— Герр Тарановский! С возвращением из ваших диких краев! — воскликнул он с немецким акцентом. — Я уж думал, вас там съели медведи или, что еще вернее, конкуренты! А вы, я вижу, вполне преуспеваете! А где же Кагальницкий? Он разве не вернулся с Вами?

— Не жалуюсь, господин Нобель, — ответил я. — Особенно благодаря нашему, гм… изобретению. А Сергей еще на Амуре, но думаю он тоже скоро вернётся.

Признаться, про него, то я и забыл, но не говорить же об этом.

Нобель понял меня без лишних слов и провел в свой кабинет, заставленный чертежами и моделями каких-то неведомых машин. Там, после короткого разговора, его бухгалтер выложил передо мной ведомость и чековую книжку. Цифра, стоявшая в итоговой строке, заставила меня на мгновение замереть. За месяцы моего отсутствия производство динамита, налаженное по нашему совместному патенту, не просто пошло в гору, но и превратилось в золотую жилу. Моя доля патентных отчислений составила двести семьдесят тысяч рублей! Чистыми. Легальными. Наличными деньгам!.

— Прекрасно, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Вычтите из этой суммы стоимость моего заказа. Динамит, бурильная машина, амальгаматор — все, о чем мы договаривались.

— Все готово, герр Тарановский, — с довольной улыбкой ответил Нобель. — Признаться, мы не успели отправить, оборудование еще здесь у нас.

— Жаль конечно, — протянул я. Но думаю отправите в ближайшее время.

— Все непременно, герр Тарановский.

— Остаток суммы прошу перевести на мой счет в Государственном банке. И, полагаю, это не последний мой заказ!

Разобравшись с этим, я отправился дальше — к Берду и Лесснеру. Встречали меня там с настороженным удивлением.

— Господин Тарановский! Наконец-то! — воскликнул Берд-младший, потомок шотландских инженеров. — Мы как раз готовим к отправке эту диковинную машину.

Я усмехнулся и молча выписал ему чек на полную сумму. Его глаза округлились. Он не ожидал такой быстрой и полной расплаты. Моя репутация как человека, который держит слово и платит по счетам, в этот день взлетела в промышленных кругах Петербурга до небес.

Следующим в списке был Лесснер. У Густава Лесснера, в его аккуратных, по-немецки чистых цехах, история повторилась. Мои усовершенствованные миасские чаши для амальгамации, блестящие, пахнущие свежей смазкой, стояли в ряд, готовые к отправке. Я оплатил и этот счет, и сразу заказал еще — теперь уже для Сибирского Золота. Теперь у меня было все. Динамит, чтобы рвать скалы. Драга, чтобы черпать золото со дна рек. Амальгаматоры, чтобы извлекать из руды последнюю, самую мелкую пылинку. Моя промышленная империя в Сибири переставала быть мечтой. Она обретала плоть — плоть из стали, пара и гениальной инженерной мысли.

Ну а последний и самый важный визит я нанес человеку-легенде — Николаю Ивановичу Путилову. Его завод встретил меня адом: брызгами раскаленного железа, угольной гарью и едким дымом. Сквозь полумрак огромного цеха, прорезаемый снопами оранжевых искр от молотов, виднелись закопченные, потные фигуры рабочих, похожих на мифических гномов, творящих из огня и стали настоящие чудеса.

Николай Иванович стоял посреди этого грохочущего хаоса. Кряжистый, могучий, в простой рубахе с закатанными рукавами, с непокорной рыжеватой бородой, он и сам казался языческим богом огня и металла.

— Николай Иванович! — крикнул я, пытаясь перекричать шум.

Он обернулся, и его светлые, почти голубые глаза сверкнули в полумраке.

— А, золотопромышленник! Тарановский! — пророкотал он. — Давно не виделись! Сделал я твои игрушки! Пойдем, покажу!

Он провел меня в угол цеха, где стояли, готовые к отправке, две паровые машины. Огромные, приземистые, пышущие мощью даже в неподвижности. Мои насосы для гидродобычи. Я оплатил счет, и мы уже собирались распрощаться, когда я решил рискнуть.

— Николай Иванович, это только начало, — сказал я. — Мне нужно еще кое-что. Более серьезное.

Я рассказал ему о Бодайбо. О том, что там золото лежит не только в песке, но и прямо на дне рек, так что его можно не мыть, а черпать.

— Мне нужна баржа, — сказал я. — Плавучая фабрика. Паровая драга. Чтобы стояла на воде и черпаками, как ложками, выгребала со дна золотоносный грунт, тут же промывала его и выплевывала пустую породу.

Путилов слушал, и в его глазах разгорался азарт инженера, столкнувшегося с невыполнимой, а оттого еще более притягательной задачей.

— Драгу я тебе сделаю, какую угодно. Но вот доставить ее аж на Лену… — он покачал головой. — Да как же ты ее туда привезешь-то, чудотворче⁈ Она ж по рекам не пройдет! На первом же пороге разнесет в щепки!

— А мы ее не по рекам повезем. Мы ее повезем по частям.

Я прямо на пыльном полу цеха, обломком угля, начал рисовать ему схему.

— На Байкале, — говорил я, — уже ходят пароходы, которые привезли сюда из Англии в разобранном виде. Их везли по суше, секциями. А собрали уже на месте. Так же мы поступим и с драгой. Вы построите ее здесь, но так, чтобы она разбиралась на части. Каждую часть мы погрузим на подводы, довезем до Лены, а там, на месте, уже соберем.

Путилов смотрел то на мой корявый чертеж, то на меня, и его лицо выражало смесь шока и восторга.

— Вот это… — он с трудом подобрал слова. — Вот это размах! Ты, парень, саму Сибирь перекроить хочешь! Хорошо! Будет тебе драга! Самая лучшая, какую только можно сделать! К осени управимся!

Мы ударили по рукам, и эта сделка, заключенная посреди грохочущего, огненного ада литейного цеха, была мне дороже всех моих миллионов. Это был союз не денег, а воли и инженерной мысли, который должен был изменить лицо Сибири.