Телохранитель Генсека. Том 2 - Петр Алмазный

— Что, давно пузо никто не чесал? — рассмеялся я, почесывая его. — Солидный пес, а ведешь себя как щенок?

Я вернулся к машине, достал из салона чемодан с подарками и сумку продуктами, снова удивившись ее тяжести. Знать бы еще, что положила туда теща? Эх, жаль не догадался посмотреть в дороге.

Пройдя в сени, вошел в горницу. Разулся, снял носки, сунул их в туфли и босиком прошлепал по теплым доскам крашеного пола. В детстве так же любил ходить по деревянному полу босиком…

Родные запахи, звуки, ощущения включили память Медведева, будто сняв ограничители. Вспомнил родительский дом другим: маленькая бревенчатая избушка, оштукатуренные глиной стены, потолок низкий, окна маленькие — всегда стоял полумрак. Кухня и комнатка — это и был весь дом, в котором ютилась семья из четырех человек. И ведь жили, не задумываясь, что может быть как-то по-другому.

Теперь в доме три комнаты и большая горница. Межкомнатных дверей нет, вместо них льняные портьеры, с богатой вышивкой — цветочная гирлянды, васильки, ромашки, розы, все это перевито вьюнком. Такие же, украшенные вышивкой, покрывала на кроватях. И обязательные, обвязанные кружевом, накидки на горках подушек.

В центре дома большая печь с лежанкой, которая сейчас задернута шторкой. Но когда Медведев приезжал сюда зимой, всегда спал на теплой печи, задернув эту занавеску и просыпался от запаха пирогов, которые рано утром пекла мать.

— А где отец? — спросил я у матери. Она, словно бы не услышав вопроса, рассказывала обо всем подряд:

— Сейчас, сынок, покормлю тебя. Проголодался с дороги? Отец обрадуется. Он в магазин ушел, соль кончилась. Вернется — увидит машину твою, вот радости будет! А Зойка опять беременна, четвертым. Девочку хотят, но опять мальчишка будет. Бабка Акулина говорит, если живот острый, значит мальчишка родится. Примета верная.

Мать вываливала на меня все деревенские новости сразу. А я расстегнул сумку и, заглянув внутрь, сделал маме приглашающий жест:

— Давай посмотрим, мама, чего тут теща наложила. Я и сам не знаю даже. Боюсь, чтоб не испортились какие-нибудь продукты…

Вместе мы начали вытаскивать из сумки содержимое и раскладывать на столе.

— Вот спасибо, Володя! Порадовал! — мама достала из сумки две коробки конфет «Птичье молоко». — Слышала о таких, но еще даже в руках не держала. Говорят, дефицит страшный.

Значит, это так теща мне «поесть» в дорогу собрала? Вот ведь странная женщина — почему было прямо не сказать, что еще подарков для Евдокии Федоровны положила. Мне даже стало интересно, что еще найдется в чудо-сумке с «пирожками в дорогу»?

Мать выложила на стол три палки сырокопченой колбасы, сыр, еще коробку конфет — грильяж в шоколаде, пакет «Каракума» и «Аэрофлота» — их очень уважал отец. Потом из недр сумки выудила бутылку водки «Посольская», прокомментировав:

— Зоя ругаться будет, но Вася обрадуется. В магазине такую не купишь.

Дальше из бездонной сумки появились два пакета с апельсинами.

— Ой, спасибо, сынок! Помнишь, что я апельсины ох как люблю, — мать достала один апельсин, понюхала его и, подцепив ножом, сняла оранжевую корочку. По комнате поплыл яркий цитрусовый аромат.

Она подошла ко мне, обняла и заплакала.

— Мам, ну что ты, что ты, — успокаивал я ее, похлопывая по спине.

— Мать, что сырость развела? — в горницу вошел отец.

Высокий, крепкий и широкоплечий старик… Хотя почему «старик»? Ему всего шестьдесят восемь. Мне по сути шестьдесят пять, и я — Владимир Гуляев — стариком себя в том, две тысячи двадцать пятом году, не считал.

— Ну здравствуй, сын! — отец пожал мне руку, рывком притянул к себе, обнял. — Рад видеть тебя, а то последнее время редко бываешь.

— Работа, бать, совсем времени нет. Сейчас вот отпуск дали. Немного — всего десять дней.

— А что Свету с девочками не привез? Внучек давно не видели, соскучились с матерью, — попенял отец.

— У Светланы работа, девочки учатся. Леночка в первый класс пошла. Старается, все первую пятерку мечтает домой принести. Но пока только плюсики учительница ставит. А так все нормально.

— Как у Светланы здоровье? — поинтересовалась мать, но как-то сухо, будто вскользь.

Все-таки Света права, отношения у свекрови с невесткой натянутые.

— Нормально. В больнице лежала, но сейчас в порядке.

«Ледащая», — с неудовольствием подумала мать.

Я только вздохнул, прочитав ее мысли. Все-таки права была Света на этот счет… Ох, женщины, как их понять?

— Вечером баню затопим, — меж тем планировал «мероприятия» отец. — Потом посидим. Васька придут с Зоей. В семейном кругу и приговорим, — он поднял со стола «Посольскую» и подмигнул мне.

— Вот старый дурак, все бы тебе выпить, — беззлобно ругнулась мать. Отец алкоголем никогда не злоупотреблял, но мать на дух не переносила спиртного, вот и ворчала.

Я прошел в комнату, где останавливался, приезжая к родителям. Положил чемодан на стул, открыл его. Достал подарки и вышел к матери.

— Мам, это тебе.

— Ох, батюшки… — она всплеснула руками, — Володя, ты где это чудо нашел?

Развернула платок, яркие краски полыхнули в выбеленной комнате. Накинула на плечи, подошла к зеркалу и выдохнула:

— Какая красота! Спасибо, сынок!

— Валентине Ивановне потом спасибо скажешь, это она передала. И ткань тоже.

Мать присела на стул, взяла в руки отрезы и, поглаживая лежащий сверху шелк, сказала:

— Зое платья сошьем, ей сейчас надо будет, а то все уже малым становится. Она скоро придет, соседский мальчишка уже побежал сказать, что ты приехал.

— Это внук бабки Акулины? — автоматически, даже не подумав, спросил я.

Воспоминания Медведева оживали в присутствии родных людей. Вспомнилась вредная соседка — вечная, казалось, старуха, согнутая, с клюкой. Он смешно морщила длинный нос и грозила нам с Васькой крючковатым пальцем. Еще вспомнил, как мы с другом влезли на крышу и оттуда, как с горки, съехали в палисадник соседки — воровать яблоки. Но кончилось все печально — опрокинули улей, пришли домой покусанные пчелами, в изодранных штанах. Мать тогда вырвала хворостину из плетня и отходила, не разбирая, где ее сын, а где чужой. Досталось и мне, и рыжему Ваське.

— Жива, что ей сделается. Все забыть не может, как вы с Васькой ей улей опрокинули. Уж годов столько прошло, что и не помню сколько, а она все мне тот улей поминает.

— Да ладно тебе, нашла о чем говорить, ты ткань-то прибери,