Николай Берг - Лёха

— Ты не понимаешь, это же это! — каким-то горячечным тоном сказал Лёха.

— Не понимаю — нетерпеливо согласился боец.

— Я за такой же — там у себя — хвать — и сразу тут! — пояснил потомок.

— Вона оно что! — удивился Семенов, прислушиваясь к далекому лаю.

— Ты это… Место запомни, а? — попросил потомок.

— А сейчас что? Не хочешь — обратно?

— Не. Я ж тебе помочь должен — искренне сказал Лёха. И опять, как завороженный уставился на огонек.

Неожиданно даже для самого себя красноармеец легонечко пихнул раскрытой ладонью горячую Лёхину спину, пихнул — и отдернул, так как вдруг забоялся, что и его засосет вместе с потомком — туда, где всякие мабилы и афоны. А этого красноармеец и хотел и не хотел сразу — как в покинутой давным давно гостеприимной деревушке, где осталась корова Зорька и симпатичные люди. Оно, конечно, хотелось бы пожить сыто и тепло, но тут оставались жена, дочка, друзья-товарищи и бросить их в беде боец никак не мог. В его понимании это был бы паскудный предательский поступок. Не мужской. И потому — сделал, что сделал.

Не пыхнуло, не ухнуло, гром не грянул, только вот там, где только что стоял разгоряченный бегом, переводящий дух неплохой, в общем, парень Лёха — стало пусто, только травинки, примятые сапожками потомка медленно распрямлялись. А самого старшины ВВС и след простыл. Как и не было его тут вовсе и никогда.

— Мы здесь сейчас справимся… Для вас… Вы — там справьтесь… Для нас… — с трудом подбирая слова для того, чтобы выразить прекрасно чувствуемое, но так сложно поддающееся выражению вслух чувство, сказал Семенов. Встряхнулся, прогоняя нахлынувшую внезапно печаль, которая всегда бывает, когда прощаешься с кем-нибудь навсегда, и припустил скорым шагом дальше. Лай собаки уже был слышен отчетливее, приближались гансы.

Уже когда боец выбрал свою позицию и мог ждать более-менее спокойно, внезапная мысль пришла в голову и он аж завозился на своей лежке. Хорошо, если Лёха улетит — или как там его переносит неведомое — к себе в свое время. А ну как куда закинет черт знает куда? Но эту мысль Семенов отогнал. Сделанное не воротишь, потому — остается надеяться, что Лёха прямой плацкартой к себе попадет. А собачка лаяла все отчетливее.

Первым ощущением — ну кроме тошноты, головокружения и прочих радостей буйного похмелья, была обида. Совершенно детская такая, мальчишеская, чуточку даже неприличная для взрослого мужчины. Помнил Лёха дружеский, даже пожалуй, ласковый толчок в спину. И не толчок, а вот так легонечко его боец пхнул. Или это все сон был? Менеджер потряс головой, похлопал глазами. С головы сползла пилотка с зеленой звездочкой, шлепнулась на колени. Сфокусировал зрение — руки в летной гимнастерке, сапоги кожаные. Не сон. А Семенов где?

Попытался вскочить на ноги, но не вышло, встал кое-как, благо кроме Семенова тут рядом быть никого не должно. А и Семенова не было. Находился Лёха в кустах невнятного растения, совершенно обыкновенные кусты. Поглядел под ноги, поднял лежащий на траве карабин, заодно поняв, почему так сидеть было больно, рукоять затвора в нежную попочку впивалась.

И взгляд остановился на полиэтиленовой трехлитровой сиське из-под пива «Оболонь». Какие-то блестючие обрывки фольги рядом.

Перевел дух. Прислушался. Неподалеку был какой-то бубнеж, потом шумно загомонили люди, что там вопили — непонятно, но явно что-то ободрительное.

Ноги у Лёхи внезапно ослабели, словно кости из них кто вынул и менеджер сел обратно, туда, откуда только поднялся. В носу как-то непривычно защипало и Лёха с удивлением понял — что вот вот расплачется злыми слезами. Его взяли и выпихнули из того времени. Перед самой дракой. Нет, он, конечно, волновался и нервничал, ну может и трусил тоже капельку, но для себя решил — примет бой не хуже Семенова. И черт с ним, с плечом, будет шарашить сколько успеет раз выстрелить. И даже попытается попасть. Потому что уже тоже стал понимать — в одиночку что-либо серьезное делать хреново. И любая помощь — в жилу.

А его рраз — и сюда.

И тут тоже было не разобраться с ходу в своих ощущениях, потому что рядом с большой обидой как на грех тонкой, но уверенной струйкой вилось и нешуточное облегчение, потому как громадная и тяжеленная, словно бетонная плита, напряга вдруг стала таять, отпускать потихоньку, потому как дурацкая эта пластиковая бутыль и всякий мусор рядом в кустах отчетливейшим образом говорил — все. Тут — мир, а война осталась так далеко, что ни руками ни ногами не дотянешься. Горькая, однако, получилась смесь, как хлористый кальций, которым пичкали Лёху в детстве.

Повертел головой — ища взглядом тот самый чертов огонек — и желая его увидеть и откровенно опасаясь, что — вот он будет тут висеть в воздухе и надо будет решить — хвататься за него, чтоб вернуться назад или — нет. И оба эти варианта были гадкими на вкус, только чуток по — разному. С плохо скрытым облегчением убедился — нет тут светлячка. Себе-то чего врать — очень не хотелось возвращаться на войну, особенно понимая, что чем черт не шутит — можно вполне там остаться очень сильно надолго. То есть — навсегда, в том неуютном и опасном времени. Ни малейшей тоски по войне Лёха не испытывал. А вот помочь Семенову — хотелось очень, странное дело — к этому невзрачному красноармейцу Лёха испытывал самые настоящие родственные чувства. И к Середе и к Жанаеву. Даже странно. Всего-ничего поболтались вместе по лесам-болотам, а родными стали. Даже ближе, чем родные. Ну, кроме мамы, конечно.

Посидел, собирая в кучу разбежавшиеся, словно овечье стадо под грозой, мысли. Вздохнул, встал, вытер на всякий случай глаза, и тут же, сделав первый только шаг — затормозил. Задумчиво снял с плеча закинутый на полном автомате чехол с карабином. Надо же, привык уже к оружию. А надо отвыкать, тут его светить совершенно не надо.

Припрятал карабин в кустах, травы надрал, присыпал. Только собрался идти — опять остановился. Выгреб из подсумков патрончики, ссыпал в подобранный тут же полиэтиленовый пакетик. Замаскировал как мог свой тайничок мусором. Вроде как и не заметно. Вздохнул глубоко и зашагал на голоса, раздвигая руками кусты. И вывалился на уже знакомый берег.

— Ого! Явление Христа народу! — раздался удивленный голос Валерки.

Лёха огляделся — ясно было, что только что начался перерыв после семинара или черт его знает, что тут было. Одеты все были более-менее прилично, не по-пляжному, но ясное дело, что менеджер в своих сапогах и униформе привлек общее внимание и тут же вокруг него столпилось довольно много публики.

— Погоди, каранавал же завтра! Ты что так вырядился? — удивленно заметил Валерка.

— И где ты был два дня? — весьма заинтересованно спросила Лилька, оказавшаяся тут же. Как-то странно спросила — и обрадованно и облегченно и с некоторой, как показалось Лёхе, этакой собственнической ноткой. Так собаку загулявшую отчитывает деликатная, но строгая хозяйка. Свою собаку. Задуматься на эту тему у Лёхи не получилось, потому что толпа раздалась, как стая мелкой рыбешки перед акулой и генеральный предстал собственной персоной.

И почему-то вернувшемуся в свое время менеджеру стало удивительно — ничегошеньки он не почуял, ни испуга пред лицом начальства, ни привычного ранее желания радостно замахать невидимым хвостом, приветствуя Хозяина и Повелителя. Просто стоял и смотрел. И чувствовал, что устал как собака. На пару секунд показалось, что генеральный собирается что-то отмочить, но тот не стал ни громыхать недовольством, ни оттачивать на Лёхе свое умение острить.

— Интересный наряд. Где достали? — только и спросил генеральный. Ему почему-то не захотелось обострять ситуацию, хотя шел он сюда в игривом настроении и испытывал желание надрать задницу шлявшемуся где-то два дня сотрудничку. Он отлично разбирался в людях и хотя над ним шутили, что он из тех, которые «вот на эти двадцать процентов и живу», но чутье генеральный имел отменное, в людях разбирался отлично — на интуитивном уровне, что не раз его выручало, и взгляд стоящего перед ним парня как — то его озадачил. Не то, чтобы он почуял угрозу, но как-то взгляд этот был не по рангу, не для офисного планктона такой взгляд-то. Это было непонятно, и потому генеральный не стал суетиться.

— Реконструкторам помогал — брякнул Лёха.

— А! — словно поняв что-то основное и определяющее сказал генеральный.

— Я пойду, переоденусь — вяло сказал гость из прошлого и не дожидаясь, побрел к своей стоянке в одной из ярких палаток.

— Ну, конечно — с некоторым опозданием отреагировал генеральный и погнал всю толпу на продолжение тим-билдинга. Зарубку на память чиф себе сделал, он не любил непоняток.

Когда Лёха стянул с себя сапожищи и сел на пенку среди своих шмоток, которые Валерка так и не удосужился хотя бы сложить в кучку, свинцовая усталость навалилась на плечи. Все напряжение — начавшееся еще во время разговора с красноармейцем, девчонка, немцы, бег по лесу и ожидание драки — сейчас давало мощный откат. Ощущения были странными, словно смотрел какой-то фильм, яркий, немного нелепый и странный. Стал натягивать свои шмотки, странно знакомые, но словно бы и чужие и почувствовал себя как голый. Одежонка и обувка по сравнению с военной формой и сапогами казались невесомыми и тело чувствовало эту непривычность. Решил сходить, умыться — побрел как дресвний старик.