Кикимора и ее ёкай - Анна Зимина

— Какая ты красавица! — искренне восхитилась кикимора, любовно оглядывая паучиху с головы до ног. — И как Мусик-кобель мог посмотреть еще на кого-то, кроме тебя? Ты роскошная женщина в обеих ипостасях. До чего ж мужики бестолковые…

Паучиха немного опешила.

— Считают, что если они боги, то можно что угодно делать, и верность не блюсти! Милая ж ты моя, — качнула головой кикимора, — как же ты терпишь-то!

В голосе ее было столько искреннего участия, что Ёрогумо смутилась. Обернулась снова в женщину, гордо подняла на кикимору красивую голову.

— Если таково счастье моего возлюбленного… — начала было Ёрогумо, но кикимора ее перебила.

— Милая, а наше-то женское счастье где, а? Что ж о нас-то никто не думает? Что это за любовь такая, когда один себя в жертву приносит, а другой эту жертву берет без благодарности? Ты вон какая красавица, умница, верная, сколько уж веков тут сиживаешь, все его ждешь-пождешь с гулянки очередной, а он ради тебя кой-чего в штанах задержать не может. И лисам твоим, думаешь, сладко приходится?

— Кощунство!

— Молчи! Мы счастливы быть с великим господином!

— Он великое божество!

— А что, раз великое божество, значит, все можно, что ли? — прищурившись, недобро спросила кикимора. — У меня вот тоже по молодости был один, тоже змей, Великий Золотой Полоз. Тоже бог, как ваш…

И кикимора, завоевав аудиторию, в красках рассказала о своем неудачном романе. И, пока рассказывала, достала откуда-то бутыль из своих закромов и разлила по чашечкам с чаем маття. «Может, не мешать свой абсент с неизвестными ингредиентами?» — мелькнула на миг здравая мысль. Мелькнула и исчезла. Где наша не пропадала?

Глава 13. "Зеленый дракон"

…Спустя четверть часа в домике для чайных церемоний стало жарковато, и девицы-красавицы перебрались под тень свисающих лиан на краешке священного источника Омононуси. Да-да, девицы-красавицы. Кикимора убрала морок жуткой противной бабки и теперь, розовея щечками, щедро мешала коктейль, которому дала название «Зеленый дракон». Абсент из особой полыни, попав в духовный чай маття, забурлил, выпустил дымок, оставив после себя нежный аромат трав. И на вкус был вовсе не дурен.

Как-то незаметно опустила ноги в источник вслед за кикиморой Кукико, за ней — Чикако. Прекрасная Ёрогумо косилась на прохладу воды, но держала себя в рамках приличий. Однако спустя еще два «Зеленых дракона» аккуратно и незаметно стянула с очаровательных ножек белые носочки и коснулась голыми пальчиками воды.

Спустя еще полчаса девушки-красавицы весело хохотали, брызгались водичкой и периодически подплывали к подносу, но котором стояла нехитрая закуска в виде наскоро слепленных онигири и кувшин с «Зеленым драконом».

— Ой, девочки, — сказала кикимора, отжимая русую косу после того, как вынырнула из источника, — хорошо!

— Хорошо, Мара-сан, — согласилась Кукико и задней лапой почесала за ухом. Она обратилась в лисицу и теперь стояла по рыжие бока в воде, высунув маленький острый язычок наружу.

Чикако, ее старшая сестра, обратилась в лисицу наполовину. Щурилась лисьими хитрыми глазами на кикимору.

— Ты, Мара-сан, не обижайся, только порядки тут иные. Никто нас не неволит, Мара-сан. Долги у нас неотплаченные перед господином.

— Да, со всеми долгами, за наши прожитые века набранными, не расплатиться, — грустно сказала кикимора.

Настроение поменялось.

Как-то незаметно стемнело. Всюду зажглись светлячки и деревянные красочные японские фонарики. Закружили голову благовония. Или это «Зеленый дракон» в равных пропорциях с чаем маття так ударил в голову?

Как бы то ни было, беседы стали откровеннее.

— Я однажды только любила, — задумчиво сказала кикимора, переплетая влажные русые волосы в тяжелую длинную косу.

— Полоза? — спросила любопытная Кукико.

— Нет, там не любовь была, — отмахнулась кикимора. — Страсть была, а любви-то и не было. Любовь — это когда ради него на все пойдешь, и он ради тебя — тоже. А любила я полукровку, наполовину человека, наполовину водного черта, как их порой у нас называют. Познакомились мы на моих болотах как раз. Смотрю — парень молодой рыбку ловит, и прямо в моих угодьях, наглец. Я таких притапливала чуток, чтобы неповадно было впредь, вот и этого затащила под воду. А он не вырываться давай и орать, а меня в охапку — хвать — и поцеловал! Целился в губы, а попал в лоб. Потом всегда меня в лоб по утрам целовал. «Болотница, — говорил, — моя упрямая»…

Я тогда опешила, конечно, от наглости такой, долго его от своих болот отваживала, а он все ходит и ходит, ходит и ходит. А потом он за меня половину своей жизни отдал.

— Это как? — прошептала Чикако, и ее лисьи глаза удивленно расширились.

— Великий Золотой Полоз — гад и внешне, и в душе. Соперника не стерпел, подлец. Проклял страшно и меня, и болота мои. Что творилось, девочки, описывать не хочу, только сохнуть стали болота, а с ними и я. Не вам же рассказывать, что если духа стихийного убить хочешь, уничтожь место его силы и рождения. Вот он на болота и покусился, мол, чтобы я никому не досталась.

А любимый мой на поклон к Полозу пошел. А тот, насмешник злобный, сказал, что снимет проклятие, если он от крови своей водной откажется и человеком станет. Любимый мой и согласился в тот же миг.

— А Полоз что? — выдохнула Кукико.

— А он, — грустно улыбнулась кикимора, — и представить себе не мог, что кто-то полжизни готов за любовь отдать. Козел эгоистичный. Пришлось ему обещанное выполнять.

— Выполнил?

— Да. Только лучше бы я тогда усохла, а не он! Человек хрупкий, жизнь у него короткая, так мало было мне счастья, так мало… Но я за каждую секундочку матери мой Мокоши благодарна, что такую любовь узнала. И детки у нас загляденье получились. Я потом хотела половину своей жизни любимому отдать, все способ искала, чтобы его сберечь.

— Не нашла? — прошептала с замиранием сердца какая-то девица с черным звериным носиком, которая неизвестно как тут оказалась.

— Не нашла.

Как-то совсем незаметно в купальни стянулся весь гарем, десятка два девушек-ёкаев молча сопереживали кикиморе. У прекрасной Ёрогумо скользнула по нежной щеке слезинка. Кукико рыдала навзрыд, всхлипывала вместе с ней Чикако. Сама кикимора отвернулась, пряча слезы в зеленых глазах. Уж двести годков минуло, а все никак не выходит забыть.

— Ты потом никогда не любила? — спросил кто-то

— Не любила.

— Даже господина Омононуси?

— Даже господина Омононуси. Мне бы домой вернуться, туда, где любовь моя была великая. А в гареме я быть вовсе не хочу. Тут, конечно, хорошо, красиво, чай у вас вкусный, только не мое это. А счастья я и не