Старуха 3 - Квинтус Номен

было подавляющее большинство: каждому строителю, не получившему взыскания по поводу трудовой дисциплины, НТК гарантировал обучение в специальном авиационном ФЗУ, с минимальными ограничениями (по части имеющегося образования) в авиатехникуме, а впоследствии и поступление в авиационный институт. А это было теперь чуть ли не единственным шансом на управленческую карьеру: с недавних пор должность любого руководителя выше председателя колхоза человек без высшего образования шансов получить не имел…

Возвращаясь в гостиницу из клуба (в котором показали все же неплохой фильм «Поручик Киже»), Вера попросила изображавшего водителя городского такси Михаила Васильевича – одного из своих «телохранителей»:

– Вы можете мне устроить переговоры по ВЧ из городского управления КГБ? Мне нужно срочно кое с кем поговорить… в семь утра по Московскому времени.

– Сделаем. А с кем, если не секрет? Я просто интересуюсь, чтобы заранее адресата подготовили, чтобы он у телефона в это время уже был.

– Не секрет, с Леной Нарышкиной. Причем говорить я ей буду на квартире: у нее, как у директора крупного завода НТК, аппарат ВЧ и дома стоит.

– Хорошо, я тогда за вами в половине одиннадцатого в гостиницу заеду. Или вы пешком пройдете? Там ведь буквально один квартал пройти.

– Лучше пешком, зачем лишнее внимание привлекать?

– Договорились, а мы вас проводим… незаметно. Я еще к вам часов в девять сегодня зайду, насчет пропуска все расскажу. Или вам удобнее будет завтра утром?

Рано утром в квартире Лены Нарышкиной загудел телефон. То есть чаще там телефон звонил, но специальный аппарат ВЧ именно гудел – и этот звук Лену немного даже испугал: по ВЧ ей за все время звонили раз пять всего, и обычно это происходило в случае каких-то чрезвычайных ситуаций. Да и вообще по этому телефону могли звонить лишь руководители НТК и некоторые члены правительства. Но на этот раз в трубке раздался очень знакомый голос:

– Лена, привет, это я. По важному, хотя и не очень срочному делу. То есть совсем не срочному, ты даже можешь позавтракать без особой спешки и на завод не бегом бежать, а просто идти. У тебя ведь на заводе хлорвинил делается?

– Тебе куда-то срочно его отгрузить надо? Сколько?

– Нисколько. Мне кое-что нужно, но не срочно, и вообще не полихлорвинил. А сополимер хлорвинила и винилацетата. Записывай техпроцесс…

– Сейчас, карандаш возьму. А у себя, где ты там сейчас, в лаборатории его не сделать?

– Нет, и не потому, что это трудно. А потому, что мне нужно его делать примерно полторы тысячи тонн в год. То есть в ближайший год, а потом вполне может оказаться, что и в пять раз больше. Или даже в десять раз больше. Так что пиши, а насчет аппаратуры в «Химавтоматику» обращайся. То есть сначала к Тихонову, ему скажи, что я просила производство срочно подготовить, а потом уже, с его визой, в «Химавтоматику». Я, конечно, через неделю пришлю уже все в бумажном виде, но терять эту неделю не хочется…

– Старуха, у тебя всё делается под лозунгом «хватай вокзал, мешки отходят»? Уж неделю-то…

– Пять миллионов рублей в неделю…

– Что «пять миллионов»?

– Пять миллионов рублей в неделю стране будет давать этот сополимер. И мне пяти миллионов жалко: на эти деньги, между прочим, можно новый автозавод построить.

– Какой-то дешевый у тебя автозавод получается.

– Я сказала «построить», а не оснастить и не запустить. Или можно в твоих Бобриках выстроить такой дворец культуры! Слушай, если ты мне через две недели дашь первые пару тонн пластика, я тебе такой дворец и подарю! Попрошу Жолтовского специально для Бобриков настоящий дворец спроектировать!

– Ну, разве что Жолтовского… давай, диктуй уже…

За восемь лет участие Веры «в культурной жизни» свелось к разработке процесса производства лавсана, из которого – среди всего прочего – стали делать основу для фото- и кинопленок и основу для пленок магнитофонных. Причем последнее даже к «искусству» отнести было проблематично: в стране пленочных магнитофонов и было-то изготовлено с полсотни, в основном «для специальных нужд» ведомства Лаврентия Павловича. Еще к этому же направлению можно было отнести и выстроенную по Вериной инициативе «балалаечную фабрику», на которой изготавливались и балалаечные струны. А то, что стальная проволока из очень специальных сортов стали использовалась для очень специфических «химических» аппаратов, никому и интересно не было, ведь «химики» этой проволоки в год потребляли хорошо если с километр всего.

И тут до Веры дошло (причем «внезапно»), что отсутствие культуры очень сильно мешает именно высокотехнологичному производству: там требовались рабочие и инженеры не просто грамотные, но и культурные. То есть соблюдающие и «культуру производства», но внедрить такую «культуру», если к людей нет культуры общей – дело практически бесперспективное. Ну как объяснить «гегемону», что необходимо на рабочем месте соблюдать чистоту и порядок, если у него дома свинарник?

Причем народ-то инстинктивно к культуре тянулся – но вот дотянуться ему было до нее очень непросто. И Вера решила эту «тягу» поддержать сугубо с технической (и химической) позиции, а для начала – наладить массовый выпуск нужной для этого пластмассы. Очень простой и широко известной (в «прошлой жизни» известной).

Обдумав сказанное Володей Севериновым, Вера решила, что «она полная дура»: производство пресловутого винилита было несложным, а в СССР был такой дефицит шеллака, что некоторые грампластинки можно было приобрести лишь в обмен на сдаваемый бой старых пластинок – и все равно этих пластинок не хватало. Впрочем, и с винилитом были серьезные такие проблемы, штамповать «виниловые» диски пока было просто бессмысленно: тяжелый звукосниматель патефона за десяток проигрываний «запиливал» вусмерть. Но если подойти к проблеме комплексно…

За весь тридцать третий год в стране было выпущено около шести миллионов шеллачных пластинок, и на их производство ушло чуть меньше четырех тысяч тонн шеллачной смеси. Больше просто не удалось закупить у проклятых буржуев (да и валюты было все же жалко). Но хуже было то, что из этих шести миллионов больше трех были пластинки с речами разных товарищей, так что на музыку пришлось даже меньше трех миллионов дисков – а редкий диск «доживал» до сотни проигрываний.