Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

— Нам от этого не легче, — невесело усмехнулся я. — Ты сможешь подавить их?

— Не сразу, — потёр поросший седой щетиной подбородок Паулинов. Он носил только усы на голландский манер, отчего кое-кто из стрелецких сотенных голов и даже десятников посмеивались над ним, но ровно до первого боя, когда пушки Паулинова и Валуева собирали кровавый урожай и прикрывали дерущуюся пехоту. — Завтра к обеду, наверное, разобьём их, но не раньше.

Столько времени у нас просто не было, но я ничего говорить ему не стал. Смысла нет. Паулинов достаточно умный человек и сам всё отлично понимает.

Под гром канонады строились за крепостями гусары, готовясь атаковать гуляй-город. Посоха как могла укрепляла наш табор, однако в то, что массе вражеской кавалерии удастся проломить спешно выставленные рогатки, ни у кого сомнений не было. В двадцати шагах от пролома готовили вторую стену из загодя заготовленных брёвен и земли. Вот только и она вряд ли остановит гусар, когда они ворвутся в лагерь. Как только это произойдёт, сражение можно считать проигранным.

— Мы ещё успеваем в Москву отступить, — заявил Прокопий Ляпунов. — За её стенами обороняться удобней будет.

Были у него, конечно же, свои резоны, чтобы увести рязанских людей в столицу, и уверен они далеки от интересов моего царственного дядюшки. А потому драться нам надо здесь. Позиция крепкая и польские гусары ещё кровью умоются, прежде чем возьмут гуляй-город. Если вообще сумеют взять его. Всё это я высказал ему прямо в лицо.

Мы собрались на военный совет, хотя времени до атаки ляхов оставалось не так много. Валуев вместе с Делагарди приводили в порядок пехоту и расставляли её для отражения новой атаки врага за спешно возведёнными укреплениями на месте взорванной вчера ночью городьбы. Делать это им приходилось под огнём из крепостиц, однако солдаты нового строй и немецкие наёмники проявили удивительную стойкость и держались на позициях, несмотря на обстрел. Правда, перед тем как отправиться на передовую Делагарди снова напомнил мне, что сегодня — последний день, когда его шведы и наёмники сражаются на нашей стороне.

— У нас ещё есть шансы отстоять Москву здесь, — уверенно закончил я отповедь. — Уйдём за стены, ляхи сядут в осаду, примутся обстреливать город калёными ядрами, сожгут Земляной город, а может и Белому достанется. И что тогда? Москва — не Смоленск, Прокопий, полгода не продержится, а идти к ней на выручку некому, сам знаешь.

Ляпунов поджал губы, но ничего отвечать не стал. Ждал, что я скажу дальше.

— Нам надо выдержать натиск гусар, — решительно заявил я. — Сумеем отбиться сегодня, завтра им нас уже не одолеть. Паулинов говорит, что к завтрему подавит пушки в крепостицах, а значит оттуда гуляй-городу угрозы больше не будет. Обломают сегодня о нас ляхи свои зубы, и мы считай победили. Нет у Жигимонта сил на ещё один день битвы. Сами, господа воеводы, видели заминки в его войске.

— Так и от нас свеи да наёмники их уйдут завтра, — заявил Хованский. — Мало останется пехоты для обороны гуляй-города.

— Стрельцы из-за рогаток да городьбы воюют хорошо, — отмахнулся я. — И наряда у нас больше, чем у Жигимонта.

— А ежели снова ночью полезут со своими фашинами да петардами? — спросил князь Елецкий.

— Могут, — кивнул я. — Да только не видать сегодня было в поле венгерцев, да и казаки, сами же, господа воеводы, видали, без охоты из лагеря вышли. Нет сладу промеж врагов наших, и это нам на руку. Сегодня выстоим, а завтра всё войско жигимонтово посыпаться через это может. Потому сегодня надо стоять и умирать так, где стоишь. Всех это касается, и солдат нового строя, что из посохи вчерашней, и дворян да детей боярских и нас с вами, господа воеводы. Сегодня бой коснётся каждого, и каждый должен помнить, что стоит и умирает он не за царя в Кремле, но за Отечество.

На этом я распустил воевод, сам же, наскоро умывшись, вернулся почти к самым стенам гуляй-города. Остановился там, куда ядра из крепостиц точно не долетали, и принялся внимательно глядеть на то, как строится враг.

Гусары не торопились, готовясь к последней атаке. Жолкевский, я отчего-то был уверен, что командует вражеским войском именно он, не спешил, понимая, не хуже меня, что сейчас всё поставлено на карту. Как при Клушине. Солнце давно перевалило за полдень, и на новую атаку, если эта провалится, у ляхов уже не останется времени. И потому надо бить всем, что есть, да так сильно, чтобы мы уже не оправились. Вот и не торопится гетман, строит гусар, прикрывает фланги последними уцелевшими панцирными казаками да калужскими дворянами, оставшимися верными жене двух самозванцев. И этот таранный удар, нанесённый по всем правилам, будет страшен — в этом у меня никаких сомнений не было. Но нам надо выдержать его, отбить атаку, и тогда вражеская армия рассыплется как карточный домик, слишком уж непрочна она. Вот только и наше столь же шатко, и поражения сегодня моё войско вряд ли переживёт. Это будет второй Болхов на радость князю Дмитрию, который так вовремя перебежал к ляхам. Поэтому, как я сказал воеводам, надо стоять насмерть и умирать, где стоишь, иного выбора нет. И я очень надеюсь, что все в моём войске на это готовы, иначе сегодня нас ждёт просто чудовищное поражение, которого не переживёт ни мой царственный дядюшка, ни, вполне возможно, сама Россия. По крайней мере, та, которую я знаю, и какой служу сейчас, а что придёт ей на смену — бог весть.

Но я лично видеть этого не желаю и все силы приложу к тому, чтобы Сигизмунд сегодня победы не одержал. Иначе просто не умею, и это не память и эмоции князя Скопина — это моё, то, что заставило когда-то пойти по повестке о мобилизации в военкомат, не пытаясь уклониться, сбежать или дать взятку. И даже если сегодня мне суждено принять смерть за Отчизну, умру я с чистой совестью, зная, что сделал всё, что мог, и, наверное, даже немного больше.

Вот с такими мыслями глядел я на готовящихся к последней атаке гусар.

Вот уже в который раз наблюдал я атаку крылатых гусар, и могу повторить — это красиво. Страшно и красиво. Закованные в сталь всадники, последние рыцари Европы, шагали ровным строем. Длинные пики подняты, трепещут флажки, сверкают в лучах послеполуденного солнца наконечники. У многих за спинами трепещут крылья, кое у кого помятые, лишившиеся перьев, но с такого расстояния этого не разобрать. Панцирники вместе с конными казаками Заруцкого и калужскими дворянами и детьми боярскими прикрывают фланги. Конная атака организована по всем правилам — и нет от неё спасения.

Это уже не Клушин, когда мы успели запереться в укреплённом таборе. Это не Смоленск, где мне удалось загнать гусар в натуральный огневой мешок. Сегодня нам придётся принимать на себя удар тяжёлой кавалерии. И если выдержим его, заставим гусар отступить — победа будет за нами. А нет… Лучше бы мне тогда в землю лечь, после поражения жизнь моя, скорее всего, долго не продлиться, слишком уж ненавидят меня в польском стане, да и в нашем многие только и ждут моего падения.

Глядя на гусар, я пропустил кое-что важное, и на это мне указал Валуев, который по традиции командовал пушками вместе с Паулиновым.

— Замолчали, — высказался он, и я не сразу понял, что Валуев имел в виду.

Однако одного взгляда на крепостицы, теперь занятые воровскими стрельцами, было достаточно. Оттуда больше не летели в нашу сторону ядра, орудия, притащенные туда вместе с немецкими пушкарями, молчали.

— Порох вышел что ли? — предположил я.

— Может и вышел, — с сомнением покачал головой Валуев, — а может Трубецкой замыслил чего.

— Скоро узнаем, — кивнул я.

* * *

Они ехали в атаку как на праздник. Вот теперь, наконец-то, будет нанесён настоящий удар. Теперь врагу не сбежать, не спрятаться в гуляй-городе. Московитам придётся принимать удар на себя или бежать. И в том и в другом случае гусарские пики и концежи соберут кровавую жатву. Фланги прикрыты лёгкой кавалерией, за них можно не опасаться. Как при Клушине, когда московиты и наёмники ударили во фланг, не выйдет. Панцирники, конные казаки и калужские дворяне отразят первый натиск, а когда врагом займётся гусария от него только пух и перья полетят.