Главред: назад в СССР (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Кот неотступно следовал за мной и мяукал. Я словно на автомате подумал, что надо бы добежать до ближайшего супермаркета и прикупить пару пакетиков кошачьего корма. Но тут же вспомнил, что в моем сне супермаркеты еще не появились, а домашних питомцев кормят едой с собственного стола. Кстати, в то время же и наполнителей для кошачьих туалетов не было, так что надо проверить, не загажен ли еще весь песок в огромной консервной банке, заменявшей лоток. Когда в нашей семье жили коты, папа отрезал от таких крышки, и мы насыпали туда зернистый песок с любицкого пляжа. Ага, вот она, эта банка — чисто. Похоже, совсем недавно помыта, и туда засыпан свежий советский наполнитель. Теперь можно открыть холодильник.

В стареньком «ЗиЛе» было шаром покати. Еще не распечатанная бутылка кефира с зеленой крышечкой из фольги стояла в гордом одиночестве, лишь своим видом вызывая отчаянное урчание в животе. Я поднял взгляд на деревянную хлебницу, расположившуюся на холодильнике, с надеждой поднял дверцу. Половинка нарезного — негусто. Но хотя бы что-то!

Выложив небогатый ужин на стол, я достал тарелку с золотистой каймой и белую чашку с синей гребной галерой, над которой сияло такое же синее солнце. Налил непривычно густого кефиру, покромсал батон. Плеснул остатки в блюдце рядом с батареей, и кот, довольно урча, принялся лакать. Сразу видна разница — в обычной жизни, не в этом сне, у меня тоже был кот, и магазинное молоко, равно как и кефир, он игнорировал. А тут прям как будто я этому дорогущего корма насыпал и еще валерьянкой полил. Как там тебя?

— Васька, — вслух вспомнил я и усмехнулся отсутствию оригинальности в именовании питомцев. Моего реального кота звали так же.

Сел на протертый венский стул, такой же одинокий, как и стол, откусил мягкую корочку, запил. Божественно! Все как в детстве! Этот непередаваемый вкус, который ни с чем не спутаешь! Я покрутил в пальцах смятую крышечку из фольги. Вспомнилось, что раньше легко можно было определить содержимое таких бутылочек. Зеленая крышка — это кефир. Серебристая, а точнее цвета некрашеного алюминия — молоко. Золотистая — топленое. Серебристая с зелеными полосками — обезжиренный кефир. Еще, вроде, были розовые — это уже для сливок. Эх!..

«Бутылка кефира, полбатона, — всплыла в голове одна из моих любимых песен там, в будущем. — Бутылка кефира полбатона. А я сегодня дома! А я сегодня дома! А я сегодня дома один, о-хо-хо-хо-хо!»[1]

Поужинав, я отправился в комнату, обставленную столь же спартански, как и кухня. Вот только телевизор у меня здесь уже был не черно-белый, а цветная громоздкая «Радуга». Естественно, без пульта дистанционного управления, эта роскошь еще не скоро появится в СССР. Включив «ящик», я как раз попал на выпуск программы «Время». Шел репортаж из чернобыльской зоны, с экрана прямо на зрителя ехал сто тридцатый «ЗиЛ» с оранжевой цистерной и обильно поливал улицу. Только я уже знал, что из оросителей вырывалась не вода, а клеевой состав, который прибивал к поверхности радиоактивную пыль.

Люди в защитных костюмах и противогазах обрабатывали дома, при этом сияло солнце, синело чистое небо, и опустевшая Припять выглядела донельзя дико и страшно. Я вспомнил, как видел этот или другой похожий сюжет в детстве, и кто-то из родителей произнес дотоле незнакомое слово: «радиация». Потом я какое-то время рисовал на бумаге борьбу с этим невидимым злом, представляя его как легкий синий туман, с которым можно легко справиться поливалками.

В то время уже начали циркулировать жуткие рассказы о рождающихся уродах, мутантах в Рыжем лесу, взрослые боялись проникающей радиации и не могли объяснить нам, детям, что это такое и как от нее спастись. У нас в Калининской области, которая потом стала Тверской, уже была своя атомная станция — в небольшом городке под названием Удомля. И собирались строить вторую, где-то подо Ржевом. Но то ли Чернобыль всех напугал, то ли после развала Союза уже стало не до того, и она так и осталась проектом.

А в середине девяностых кто-то пустил слух, будто рвануло в Удомле. Не так сильно, как в Припяти на ЧАЭС, но все равно ощутимо. Кажется, это сообщение даже попало на телевидение или радио, однако потом никакого подтверждения не было. Как не было и возможности записать это, чтобы пересмотреть, переслушать. Из уст в уста передавались рекомендации пить йод и по возможности не выходить на улицу. Никто не знал, что было на самом деле и было ли вообще. У страха глаза велики, люди преувеличивали масштаб того, что, возможно, и вовсе не происходило. Потом все сошлись на том, будто взрыва и вправду не было, но случился небольшой аварийный выброс.

Правда или нет? И долетело ли до Андроповска, ставшего уже к тому времени Любгородом? Никто так и не узнал.

Я проснулся глубокой ночью на диване перед молчащим телевизором, транслирующим испытательную таблицу. Рядом свернулся клубочком Васька, за окном грохотал дождь. Хлопая заспанными глазами, я осматривал комнату, где находился, и с каждой секундой во мне усиливалось понимание.

Невозможно спать во сне. Так не бывает. А значит, все то, что сейчас происходит, правда. Невероятная, безумная правда, с которой мне теперь придется мириться. Или… Зачем мириться? Почему именно так? Может, наоборот, судьба мне дает дополнительный шанс? Я умер там, в две тысячи двадцать четвертом году, и очутился здесь, в одна тысяча восемьдесят шестом. Еще и в теле главного редактора «Андроповских ведомостей». Если подумать, все очень даже неплохо!

Я опытный журналист, и все мои знания остались при мне. Понемногу ко мне приходят воспоминания Кашеварова, дополняя мою личность из двадцать первого века. Да, я многого из этой эпохи не помню, а что-то и вовсе не знаю. Но я точно не пропаду, напротив, как раз именно теперь у меня на мою новую старую жизнь грандиозные планы. Наполеоновские! Или даже лучше ленинские, раз уж я в Советском Союзе. Для начала — разобраться с районной газетой. Сделать ее читаемой и всеми любимой. Как рассказывали наши ветераны, она такой и была во времена СССР, однако нет предела совершенству. Создам новые рубрики, наполню ее крутыми интервью, фоторепортажами, аналитикой. Поставлю на поток комментарии от «ЛОМов»[2], как это делается в моем времени. Того же Краюхина точно надо будет привлекать — он, как человек из политики, просто обязан этим заинтересоваться. Дальше — региональные СМИ не ограничиваются газетами. Есть радио, есть местное телевидение. Мне и без интернета работы хватит! Глядишь, создам один из первых медиахолдингов, который потом возглавлю. И ведь есть еще Калинин, Москва — я не намерен останавливаться на достигнутом!

А значит, продолжу заниматься любимым делом. Учту все ошибки прошлой жизни, воспользуюсь возможностями, если судьба и вправду дарит мне этот шанс. А еще… Только ли в профессии я должен вырасти? Может, мне нужно еще и собственную судьбу поменять? Там, в двадцать первом веке, я до без малого сорока лет так и не встретил ту, единственную, с которой связал бы жизнь. А человек не должен быть один. Пусть настоящий Кашеваров и жил как сыч в компании кота, я лично собираюсь это менять. Не было любви в будущем, значит, она где-то в прошлом!

С этими мыслями я вновь погрузился в сон, и проснулся уже засветло, когда нужно было собираться на работу. Я вскочил, скорее инстинктивно, нежели осознанно, включил проводной приемник и принялся под бодрый голос диктора и удары фортепианных клавиш делать утреннюю зарядку. Вот это было уже от меня — Евгения Кротова из будущего, который решил довести свое новое тело если не до идеального состояния, то хотя бы до такого, за что бы не было стыдно.

В животе вновь заурчало, но я помнил, что в холодильнике сложились идеальные условия для мышиного суицида. Хорошо хоть, что Ваське оставил немного кефиру, а то бы бедному животному пришлось голодать до вечера.

Что ж, сам я позавтракаю в какой-нибудь пирожковой по пути на работу, но это только сегодня. Исключительно по причине пустоты в холодильнике. А обед меня будет ждать в редакционной столовой, и там я как раз начну правильное питаться. Сегодня, кстати, четверг — рыбный день.