Убей-городок. Книги 1-2 - Евгений Васильевич Шалашов

Что ж… Отбросив в сторону эмоции, можно сказать, что убитая женщина стала жертвой опытного преступника, который использует доверчивых женщин в своих целях. И этот матерый преступник упоминает, что он «ходил в моря». Значит, морские узлы вязать умеет. То есть он вполне может быть убийцей учительницы. Только вот что у них там произошло? Ведь эпистолярная эпопея заводилась явно не для того, чтобы сразу порешить жертву. Она должна была, скорей всего, по замыслу Дон Жуана, представить и стол, и дом, как говорится. На ней предполагалось долго паразитировать, но что-то помешало. Вообще получается, что этот Анатолий — фигура очень интересная.

Одна беда, что кроме имени, мы так ничего и не узнали. Ну почему Вера Петровна не сохранила конверты? Там бы и имя с фамилией, и адрес тюрьмы. Зацепиться-то не за что. Или…? Что-то такое мелькало.

Я снова полистал письма и в предпоследнем нашел:

«А из города имени Всесоюзного старосты ехать не близко».

Всесоюзный староста — Михаил Иванович Калинин. Вряд ли Калининград. Скорее всего Калинин или Калининская область. А тамошние зоны мы знаем. Конечно, Анатолиев, откинувшихся с кичи, может оказаться много, но не чрезмерно.

Глава девятнадцатая

«Папин любимчик»

— А-а, папин любимчик пожаловал, — хмуро обронил Серега Савин, отрывая взор от стола, на котором лежала одна-единственная бумажка. — Опять пришёл свой длинный нос во все дыры совать?

Я демонстративно потрогал свой нос, чтобы выразить несогласие с услышанным — вполне обычный носик, не как у Буратино, и он мне слишком дорог, как часть моего несравненного облика, чтобы совать его в какие-то там дыры. А папа-то у нас кто? А, понятно — майор милиции Семенов.

Савин был явно не в духе. Включение меня в группу по раскрытию он, видимо, воспринял, как личную обиду и невысказанный намёк на собственную несостоятельность. А ещё до меня докатилось, что он вчера ездил в СИЗО для разговора с Барановым — и не преуспел. Доставленный из камеры Баранов нёс какую-то ахинею, что хотел пошутить, дескать, а потом и вообще отказался от разговора. Хорошо ещё, что Савин поначалу намеревался задавить его без предъявления улик, типа, давай, колись, нам и так всё известно, и не вывалил Баранову все козыри сразу. Так что самое интересное ещё впереди. Это мне потихоньку Джексон поведал.

Бедный Савин. Если бы он знал, с чем я сейчас к нему пожаловал, он бы, пожалуй, удавился. Когда я вчера понял, с чем ко мне пришла гражданка Мякишева, то мысленно застонал: ну почему это всё мне? Почему она на входе в отделение не наткнулась на Джексона, или на того же Савина, к примеру? Да хотя бы на любого другого милиционера! Я что, каким-то сверхъестественным образом притягиваю события к своей персоне? Причём сам не знаю, как. Уж не связано ли это с тем временным кульбитом, в результате которого я оказался здесь и сейчас? Кто же мне поверит, что я сначала случайно подсказал про дачу, а теперь совершенно случайно наткнулся на письма возможного убийцы?

Вот посадят меня на прикованный к полу стул, направят прожектор в рожу, и некто, невидимый из-за слепящего света, грубо спросит:

— Воронцов, зачем ты написал эти письма от имени какого-то Анатолия? Следствие хочешь запутать? И вообще, тебя слишком много в этом расследовании. Какую цель ты преследуешь? А может, это ты убил несчастную учительницу? Колись, придурок!

И крыть мне будет нечем. Потому что на подобные вопросы разумного ответа не придумать. И тогда меня арестуют и перестанут искать настоящего преступника. Так и сгину я в собственном прошлом, и оплакать меня будет некому.

Однако, хватит фантазировать. Вон Савин сидит и ждёт, что я ему отвечу на его колкость. А я ему отвечу, я ему сейчас отвечу.

— Вот!

Я смиренно положил перед сыщиком зелёную папочку и собственный рапорт сверху.

— Что это? — вопросил Савин, всё ещё не желая разговаривать со мной по-дружески.

— Письма, — сообщил я. Потом уточнил: — Письма Вере Антоновой от некого Анатоля. Ты рапорт-то мой прочитай.

Савин прочитал рапорт и странно посмотрел на меня. Во взгляде явно читался вопрос:

— Опять ты?

Я виновато развёл руками.

Сыщик читал письма: сначала бегло перебирая листочки, потом всё внимательней, а я тихонько наблюдал за ним. Наконец, он отложил бумажки, и на лице его отразилось некоторое подобие надежды на лучшее.

— И что ты по этому поводу думаешь?

Я не стал крутить вола за хвост.

— Думаю, что это убийца. Только здесь, скорей всего, эксцесс исполнителя. Судя по письмам, этот Анатолий прицеливался надолго осесть у своей эпистолярной барышни, но что-то пошло не так.

— Во-от, — пустился в рассуждения Савин, — процентов восемьдесят в его письмах — враки, но кое-что может оказаться и правдой. Про сына прокурора — это набивший оскомину тюремный фольклор, на него только наивные учительницы и могут повестись. Про море — пятьдесят на пятьдесят. Про маму — тоже, пожалуй, враки. Для пущей жалости прибавлено. Но, заметь, никаких адресов и вообще ориентиров по местности. И ни одного конверта на квартире у Антоновой, и здесь, — он указал на папку, — тоже нет.

Савин начал убирать бумажки в папку.

— Нам бы только колонию установить, из которой он откинулся, — произнёс он мечтательно.

В письмах ещё вчера я заметил толстую подсказку на этот счёт, но помогать Савину из соображений мелкой мести за утреннюю реплику не стал. Пусть сам помучается.

Но сыщик словно услышал мои мысли.

— Постой-ка, постой, — вдруг произнёс он, — ведь был же там какой-то намёк. На какого-то всесоюзного старосту. Это ещё что за фрукт? Староста, хм, Ворошилов, что-ли? Так у нас таких городов-то вроде нету.

Да, история — явно не конёк Савина. Пришлось помогать.

— Город-то такой есть — Ворошиловград, что бывший Луганск[30]. Но Всесоюзным старостой называли Калинина. А город Калинин — это бывшая Тверь.

— Вот именно! — оживился сыщик. — Из Калининской области, стало быть, он освобождался. А ты, лопух, даже не просёк в письме эту подсказочку-то.

Решив, что победил меня интеллектуально, Савин сразу подобрел.

— Считай, что убийца у нас в кармане! Так-то вот! Учись, пока я жив!

Мне даже показалось, что он и возникновение писем приписывает своим заслугам. Да и ладно, я не жадный. Но притушить восторги сыщика мне всё-таки захотелось. Видно не угасла ещё обида за утреннего «папиного любимчика».

— Надо только иметь в виду, что эти письма могут послужить Анатолию лучшей отмазкой.