Николай Берг - Лёха

Воробьев этот и рассказал, что как раз делали из немецкой колонны на переправе киш-миш.

— Киш-миш, это виноград такой без косточек — неожиданно брякнул потомок.

— В смысле? — удивился остановленный на взлете рассказчик.

— Лучше сказать — фарш. Это больше подходит под результат действия штурмовой авиации — ответил Лёха, уже в общем, жалея, что влез в разговор. Весь его опыт общения с упомянутым видом авиации был достаточно убог — поиграл немного в игру «Штурмовик — Ил-2», но без джойстика там делать было нечего и угробив при взлете и сразу после взлета пару десятков своих виртуальных самолетов, от игры отказался, приобретать джойстик и всякие там педали было запарно, да и жаба душила. Впрочем, от игры осталось впечатление, что Ил-2 — лютая и необузданная машина.

— Пожалуй, поправка уместна — подумав, согласился лейтенант и пояснил слушателям: — Там перед нами немцы плацдарм захватили и успели переправу навести. Ее штурмовики повредили и потом летали — долбили тех, кто из-за нарушенной переправы скопился на том берегу и не давали понтоны заменить. Так что творилось там действительно лучше назвать — фарш. Воробьев сказал, что они долбили туда этими, как их, АЖ — ампулами жидкостными! Доводилось видеть? — повернулся он к Лёхе.

Менеджер отрицательно помотал головой. Все-таки зря он влез с виноградом этим дурацким, будет теперь этот субчик дергать.

— Как Воробьев объяснил — это такие жестяные или стеклянные шары на литр — два зажигательной смеси. Сама загорается, как шар об землю разбивается, потом не потушить никак, самовозгорающаяся, представляете? Высыпают такие в гущу, потом все полыхает!

Никто на этот раз не стал влезать с умными замечаниями, портящими рассказ, и лейтенант продолжил почти без запинки: «Этот летчик сказал, что в этот раз отбомбились особенно удачно — и над целью никто не рухнул и внизу все горело, даже зенитки присохли и не было такого буйства, как в прошлый вылет, но ему самому досталось изрядно, он взялся зенитки давить в самом начале, так что понавтыкали ему с земли от души и разными калибрами и во все места. Мотор не тянет, крылья не держат, еле-еле ползком по воздуху назад потянул. А немецкие истребители — они в драку не лезут. Пока из наземников их наши кашу варят — их рядом нет. Но когда наши обратно идут — тут же появляются и подранков добивают»

— Ссыкуны сраные! — не удержался снова Лёха. На этот раз Берёзкин даже как-то обрадовался этому замечанию, и важно и уверенно возразил: «Вот мы тоже вроде того сказали. А он нам в ответ, что нет, они не трусы. Тут другое. Они как лавочники в лавочке, расчетливые. Им до своих наземников дела нет никакого, им важно счета себе набить. Сбил пятерых — считаешься асом. А это и почетно, и деньги платят, и ордена всякие. А от того, что своих на земле спас — ничего не дадут, только под зенитки свои же еще и влезешь. Вот они и не лезут, а подранка добить проще, причем на счет это никак не влияет, неважно кого и как сбил. Они и вертятся поодаль, легких побед ищут.»

Лёха ничего не сказал, но только потому, что вспомнил, как бесился, играя в ВоТ. Сколько раз было, что победа накрывалась медным тазом из-за одного-двух дебилов-фрагодрочеров в команде, которые ради того, чтобы подстрелить еще одного врага и повысить свой личный счет, сливали победу всей команды, сбивая захват вражеской базы или подставляя и даже расстреливая своих же, которые казались им конкурентами. То, что немецкие асы так же фрагодрочат его никак не удивило. Очень знакомое дело, можно сказать — привычное.

— И к Воробьеву пара таких прицепилась — продолжил лейтенант свою политико-массовую работу среди личного состава. Вроде получалось неплохо, хотя сам летчик, рассказывая о своих заключениях как-то это делал живее и интереснее. Не, ну ясно, что показ руками перепетий бой помогал изрядно, но не только. Берёзкин чувствовал, что получается у него сухо, по-газетному, а надо бы не так, по-человечески бы. Так, чтобы сидевшие перед ним измотанные люди прониклись тем, что не одни они корячатся, что не только им трудно, а тяжелый воз войны тянут и другие — и не сказать, кому при этом тяжелее. Но вот как передать ощущения человека, только что вывалившегося из боя на искалеченной полуживой машине, уже навоевавшегося в этом бою вдосыт и видящего, что двое свежих, бодрых, непоцарапанных даже врагов идут деловито его убивать. Даже не убивать, добивать. Неторопливо, уверенно, умело, заходя от солнца, с набранной для этого скоростью, имея полный боекомплект, ничем не рискуя, и потом они вернутся на аэродром, пообедать и дать техникам время поставить на металле истребителя новый значок сбитого самолета. Лейтенант вздохнул, понимая, что не получится у него так это выразить, как нужно бы, и продолжил, по возможности вспоминая как это рассказывал, оживленно показывая руками действия самолетов — своего и чужих — штурмовик.

— Воробьев как увидел, что двое мессершмиттов — это так немецкие истребители называются — сзади появились, так и понял, что все, конец. Высота смешная, внизу немцы и сзади двое. Скорость у них выше, маневренность выше, вооружение приличное — и пушечное тоже, в общем — разметелят в один заход. А у него вместо крыльев — вологодское кружево, дыра на дыре и дыра между ними, мотор тянет вполсилы, а больше не дашь — масло тут же закипает, тут долететь-то проблема, а бой принимать — никак. Да и нечем особо, на зенитки много боезапаса потратил, не рассчитал. И не прыгнешь — высоты нет для того, чтоб парашют раскрылся. Конец хоть так, хоть эдак. До фронта рукой подать, да не дотянуть. А немцы что-то мудрят, вместо того чтоб тут же в хвост выйти и срубить — вокруг облетают. Потом ведущий наверху остался, кругаля писать, вроде как в амфитеатре сидит, наблюдает-любуется, а ведомый пошел в хвост Илу вставать. Воробьев сообразил — старший младшему легкую добычу уступил, натаскивает, видите ли, как мама — дочку. И сейчас эта «дочка» будет из Воробьева жаркое готовить, как он недавно сам зенитчиков внизу поджаривал. И такая злость одолела, что фрицы тут падекатры вытанцовывают, а его уже и за человека не держат, что в голове просветлело.

Мессершмит сзади пристроился, не спеша прицелился, а Воробев свой раскуроченный самолет в последний момент вбок свалил, он это называл «скольжением ушел», термин такой. Немец стрельбу начал, а толку мало, только по крылу немного зацепил, да и то все больше в дырки улетело. И на скорости мимо проскочил — это Воробьев на своем утиле по небу как самолет братьев Райт ползет, а мессершмитт не битый, да и вообще у него скорости повыше. «Дочка» видно от «мамаши» по радио втык получила, на второй заход поперлась со всей дури. Разозлился, надо думать, от неудачи, стал спешить — линия фронта уже рядом. Догнал, пристроился, прицелился, а Воробьев в этот момент вообще скорость сбросил, секунду ждал, что от этого штурмовик утюгом в землю брякнет, благо земля-то рядом, сердце захватило даже, как завис почти, но удержался как-то, вопреки законам физики — а мессершмитт по инерции, толком не выстрелив — мимо уфитилил. Проскочил! Тут уже Воробьев выжал из умирающего мотора все, что тот дать мог, рыло самолету своему задрал, мессершмитт сам в прицел влез — и получил из всех стволов, а их у Ила четыре, прямо в самый какашник, разваливаться начал прямо под первыми же снарядами. Задымил, завинтился и прямо по курсу в землю воткнулся со всей скорости, раз — и все!

Воробьев даже успел порадоваться, пока ведущий мессершмитт из своей зрительской ложи в позицию для атаки спешно выбирался. Потом радоваться было некогда — аккурат наши позиции пошли, да и фриц начал Ил прямо в воздухе потрошить, чудом сумел на брюхо шлепнуться. Опять же с нами повезло — немца отогнали. Это ротный сообразил. Так-то конечно с пистолета он ничего бы мессершмитту не сделал, но мы зато сразу поняли, что делать, а там и секунды важны были. В общем попили чаю, мне ротный велел дать капитану этому сопровождающего бойца и доставить в штаб полка, батальонный распорядился. Мы к разбитому Илу вернулись, капитан оттуда парашют свой достал, с приборной доски что-то свинтил — и тут нас удивил — достает балалайку из кабины. Мы оторопели, а он подмигивает и говорит на полном серьезе, что когда обратно летит — то на балалайке играет!

— Это он зря — сурово осудил легкомысленного летуна доверчивый Семенов.

— Пошутил. Не до балалаек в полете, а эту попросили техники взять, когда со старого аэродрома от немцев эвакуировались спешно, а на новом не до того было, забыл про инструмент. Говорил, что когда трясти стало, сам обалдел — откуда ни возьмись — балалайка в кабине, давай летать туда-сюда и его грифом по физиономии стукать. Когда приземлился уже — вспомнил откуда взялась. Нам на память бортпаек оставил — НЗ летный. Шоколад там, галеты. Хороший человек, душевный. Я ему сопровождающего дал, доставили в полк чин-чином. Так что знаком с летчиками. Вам, старшина, такой капитан Воробьев не встречался?