Лекарь Империи 11 - Александр Лиманский

Я замер.

— Нашёл духа-хранителя?

— Нет, — Фырк помотал головой, и в его голосе я услышал что-то похожее на растерянность. — Не нашёл. Ничего не нашёл. Пусто. Я облетел всю больницу — каждый этаж, каждый коридор, каждую палату, каждый чулан. Спускался в подвал, поднимался на чердак, заглядывал в морг, в прачечную, в котельную, даже в канализационные трубы — поверь, это было не самое приятное приключение в моей жизни.

Он передёрнулся, словно вспоминая что-то особенно неприятное.

— И ничего. Абсолютно ничего. Астральный фон этой больницы… он мёртвый, двуногий. По-настоящему мёртвый. Как будто кто-то прошёлся здесь с астральным дихлофосом и вытравил всё живое. Ни духов, ни сущностей, ни даже обычных энергетических следов, которые остаются в местах, где люди страдают и умирают. Ничего.

Я нахмурился, пытаясь осмыслить услышанное.

— Это вообще возможно? Естественным путём?

— Нет, — Фырк ответил без колебаний. — Невозможно. В больнице, где каждый день кто-то рождается и умирает, где столько боли, страха, надежды — там обязательно должна быть астральная активность. Это как… как запах в пекарне. Он просто есть, потому что там пекут хлеб. А здесь кто-то словно открыл все окна и выветрил всё подчистую.

Я подошёл к своей импровизированной доске — стеклянной двери шкафа, которую я исписал маркером накануне. Все диагнозы были перечёркнуты. Все версии отвергнуты. Тупик.

Но теперь у меня была новая информация. Странная, необъяснимая — но новая.

Я отвернулся от доски и снова сел за стол. Если классические диагнозы не объясняют картину, значит, мы путаем причину и следствие. Мы смотрим на пожар — полиорганную недостаточность, но не видим, кто поднес спичку.

— Ладно, — прошептал я. — Давай вернемся к точке отсчета. К моменту, когда все рухнуло. Кровотечение. Шаповалов провел операцию идеально. Анатомически повредить сосуды в другом месте он не мог. Значит, кровотечение началось не из-за ножа хирурга. Тогда из-за чего? Что изменилось в терапии сразу после операции?

Я снова открыл на компьютере электронную историю болезни Анны Минеевой, ту самую, что была официально зарегистрирована в системе больницы. Начал методично пролистывать дневники и листы назначений за те роковые третьи сутки.

Глаза скользили по строчкам: физраствор, глюкоза, антибиотики… стандартный послеоперационный протокол. Все чисто. Гладкие, выверенные формулировки. Слишком гладкие. Как идеально отредактированный отчет, в котором нет ни одной помарки, ни одного сомнения.

Но в реальной реанимации так не бывает. Реанимация — это хаос, это постоянная смена тактики, это отмена одних препаратов и назначение других. А здесь… здесь был идеальный, линейный план.

И это внезапно открывшееся кровотечение…

Я нахмурился. Что-то здесь было не так. Какая-то фальшь. Ерасов утверждает, что это последствие операции Шаповалова.

Открыл системные свойства файла с листом назначений.

И замер.

Дата создания назначения: 14.09.2025, 08:15.

Дата последнего изменения назначение: 15.09.2025, 23:40.

Назначение было изменено. Спустя почти двое суток после его создания. Уже после того, как у пациентки развились все катастрофические осложнения.

По спине пробежал холодок.

Кто-то зашел в систему поздно ночью и правил официальный медицинский документ. Задним числом.

Я начал лихорадочно проверять другие файлы. Дневник наблюдений за тот день — изменен. Протокол консилиума, на котором якобы решали, что делать с кровотечением — изменен. Все ключевые документы за те сутки были отредактированы одной и той же ночью.

— Они переписали историю, — прошептал я. — А этого делать категорически нельзя. Если что-то открывается, нужно добавлять, а не переписывать. И даже если что-то пришлось сделать, то можно это поправить в одном файле, а не во всех следующих.

Я откинулся на спинку кресла, глядя в экран. Теперь я знал точно. То, что я читаю — это не история болезни. Это легенда прикрытия. Хорошо написанная, логичная, но ложь.

Они что-то скрывают. Что-то они сделали в ту ночь, что вызвало или усугубило катастрофу, и что они потом отчаянно пытались вычистить из всех отчетов.

А раз они подделали документы, значит, я иду по ложному следу. Я пытаюсь поставить диагноз на основе сфальсифицированных данных. Это все равно что пытаться найти дорогу по карте, на которой кто-то перерисовал все реки и горы. Бессмысленно.

Я отбросил мышь.

— Я не знаю, что они скрывают, — сказал я, глядя на Фырка. — Но если они пошли на подделку официальных документов, значит, причина катастрофы кроется именно там. В том, что они вычеркнули.

— Это яд, двуногий, — голос Фырка вернул меня к реальности, — её отравили, я чую! Муженек ее травит, чтобы молодая любовница к нему переехала.

— Это чушь, Фырк, — отмахнулся я.

— Мое дело предложить версию, — нахохлился бурундук. — Ну или она сама себя может травить.

Я повернулся к нему.

— У тебя кроме ядов, есть еще какие-то верс… стоп, что? Еще раз!

— Ну, знаешь, — бурундук почесал за ухом, — как те барышни из старых романов, которые пили уксус, чтобы быть бледными и интересными. Или мышьяк в микродозах — говорят, он делает кожу фарфоровой. Может, твоя графиня тоже чем-то таким балуется?

А что если…

Не сама. Что если не сама?

Мысли понеслись вскачь, как табун диких лошадей, и я почувствовал то знакомое ощущение — ощущение, которое возникает, когда разрозненные кусочки информации вдруг начинают складываться в картину.

— Что если это приобретённое? — произнёс я вслух, и мой голос дрожал от волнения. — Не врождённое. Не наследственное. Не аутоиммунное. А вызванное извне? Хроническое воздействие какого-то токсина, которое накапливалось годами, пока не достигло критической точки?

Я снова повернулся к доске, хватая маркер.

— Вторичный токсический васкулит! Поражение сосудов, вызванное внешним агентом! Это объясняет атипичную картину — потому что каждый токсин даёт свою специфическую клинику. Это объясняет многолетнее течение — потому что при хроническом отравлении симптомы нарастают постепенно. Это объясняет, почему никто ничего не нашёл — потому что все искали болезнь, а нужно было искать яд!

Фырк смотрел на меня круглыми глазами.

— То есть… её травят?

— Возможно. Очень возможно.

Я отбросил маркер и схватил пиджак, который висел на спинке кресла. Направился к двери.

— Куда ты? — крикнул Фырк, запрыгивая мне на плечо.

— К графу. Мне нужно обыскать его дом.

Граф Минеев провёл ночь в кресле у постели жены — я нашёл его там, в палате интенсивной терапии, сгорбившегося, с закрытыми глазами и головой, склонённой на грудь.

Он не спал — я видел это по напряжённым мышцам его лица и рукам, которые сжимали подлокотники кресла.

Когда я вошёл, он открыл глаза и посмотрел на меня — и в этом взгляде была такая смесь надежды и отчаяния, что мне стало физически больно.

— Разумовский, — голос его был хриплым, сорванным. — Вы что-то нашли?