Кондитер Ивана Грозного (СИ) - Смолин Павел

— Напрасно ты это сделал, грек, — прокомментировал батюшка Никодим, сидящий неподалеку на чурке для колки дров. — Завтра все сбегутся, а когда у тебя монеток на всех не хватит, обделенные начнут требовать — мол, должен ты им. Нехорошо получится, обид будет много.

— Не «грек», а Гелий, батюшка, — вежливо поправил я. — Жалко деток очень.

— Очень, — признал Никодим. — Но то, что ты сделал, это не помощь, а медвежья услуга.

— Спасибо за совет, батюшка, — поблагодарил я. — Ежели плохое случится, это на моей совести будут, и разбираться с последствиями тож мне.

— Да я что, мое дело маленькое, — пожав плечами, он поднялся с чурки. — Я-то не иностранец с мешком денег и расположением батюшки келаря, — отправился куда-то по своим делам.

Ну вот, стоило совсем немного «высунуться», уже появились завистники. Никодим же не один такой — монахов много, и им тоже, полагаю, не очень-то приятно видеть как де-факто второе в монастыре лицо якшается с инородцем. Дело тут, впрочем, не в происхождении — просто я здесь новенький, случайно попавший, а ко мне вот такое внимание. Ну завидно!

Сейчас пойдут по монастырю разные небылицы обо мне, и во всех я буду получаться моральным уродом, тупицей и вообще нехорошим человеком. А там и до заговора недалеко. Нет, травить или убивать другим способом монахи меня не станут, но некоторые проблемы причинить могут. Буду держать это в голове и соблюдать осторожность.

Главная деятельность монахов — это молитва. Службы в храме идут одна за другой, днем и ночью. К счастью, я — не монах, и мне посещать нужно только заутреню с вечерей: первая начинается примерно в четыре часа утра и длится до семи — сейчас туда и отправляюсь. Из-за кухонной суеты лег я вчера поздно, почти в десять вечера, и поэтому ощущаю легкую сонливость. Вместо будильника я припахал послушника, который дежурит ночью в жилом корпусе, иначе хрен бы на зарядку и омовение встать вовремя смог.

Длинная служба привычна и моему телу, и собственно мне — не зря в прошлой жизни в храм ходил. Пение монахов, запах ладана, синхронное наложение крестного знамения — все это погружало в своеобразный транс, по истечении которого я всегда ощущал душевный подъем. Просит русская душа соборности, и это — правильно.

Привычка завтракать существует не во всех монастырях, но в нашем игумен имеет склонность ко греху чревоугодия, поэтому у нас он есть, и мне нужно на кухню, проследить за процессом. Иду не один, а в компании кухонных работников во главе с моими «патронами»: батюшкой келарем и поваром Михаилом. Нервничают:

— Хлеба напечь да яички сварить дело нехитрое, да только управимся ли ко времени?

— Перед обедом нервничать нужно, щас-то ничего, хлеба напечь и вовсе без кухни можно, был бы огонь.

По поводу переоборудования очагов в нормальные печи я с батюшками говорил, но эта новинка в жизнь воплотится еще не скоро: это же, считай, самых опытных поваров переучивать придется, а они с их безбожно коптящими очагами — основа кухни. Блин, а ведь не на батюшку келаря ополчатся, а на меня. Каждое нововведение — это обиженные монахи, чья профессиональная гордость была нещадно попрана инородцем. Ладно, будем надеяться на «крышу» в виде того же келаря, а в перспективе самого игумена. Последний в полном смысле важная фигура, потому что не только управляет монастырем, но и удостаивается почести представлять нашу Церковь за границей.

На самом деле мне даже интересно на что способны обиженные монахи в борьбе с элементом хаоса в своем отлаженном годами быте. Интриг я не боюсь: на примере батюшек келаря и Михаила, подкрепив это воспоминаниями о диалогах между «богатырями» во время моего путешествия на телеге, я убедился в том, что предки далеко не глупы. Да, у них нет системного образования уровня конца XX века, они знают об окружающем мире намного меньше, чем любой подросток из моих времен, но само то, как они говорят, заставляет понять многое.

Их речь медленная, но не потому что они плохо умеют складывать слова в предложения, а потому что взвешивают каждое свое слово и честно обдумывают со всех сторон то, что им говорит собеседник. Привыкшему к высоким скоростям вообще во всех сферах жизни мне очень непросто дается такой ритм. Того же батюшку келаря мне неоднократно хотелось потрясти за плечо с просьбой не залипать и разродиться уже ответом, а то время-то идет.

Время — вот ключ. Окружающий средневековых русичей мир цикличен, строго подчинен смене времен года, и оттого торопиться им нужно только во время работы. Они словно сливаются с самим средневековым русским бытием, «растворяясь» в нем без остатка. Цикличность — это не только про природу, но и про великий круг жизни. Безусловно веря в загробную жизнь, средневековые русичи, пусть и стараются протянуть в земном мире как можно дольше, в целом не торопятся — зачем, если жизнь всего лишь пролог перед Вечностью?

Сказывается и так сказать эволюционный момент: люди со слабым здоровьем в этом времени не выживают совсем. Мозги — другой, требующий дальнейшего изучения вопрос, но в целом можно сделать промежуточный вывод: все взрослые люди в эти времена представляют собой лучший генетический материал, который нашелся в их родителях в момент зачатия. Исключения, конечно, есть — люди с синдромом Дауна например: в нашем монастыре один такой трудится водоносом, здоровенный парень лет семнадцати. Его все любят. Не только из Господом завещанного, исходно-доброго расположения к «юродивым», но и за безобидный характер и открытый, звонкий смех в ответ на нехитрые шутки.

Есть и обыкновенные инвалиды: например, безногий дядька Савелий, который трудится плотником и собрал для себя маленькую деревянную платформу с колесиками, на которой он лихо гоняет по монастырю. Для него даже доски поверх крыльца в «плотницком» жилом крыле, столовой и храме положили, навроде как пандусы.

К сожалению, не все такие как водонос-Юрка и дядька Савелий: на попечении монахов имеются и совсем беспомощные люди. Что тут скажешь? Не повезло, и спасибо тем, кто заботится о ближних. В будущем, когда деньги появятся, приют для таких людей открою, потому что небольшой сбой в генах или несчастный случай, и я легко мог оказаться на их месте.

Из храма до кухни я шел не один, а в компании кухонного персонала, которому было интересно:

— А скажи-ка, грек, — подкатил ко мне монах Андрей, тощий, сутулый из-за легкой степени сколиоза, красующийся жиденькой бородкой и бородавкой на носу мужик лет двадцати семи.

— Гелий, — с улыбкой перебил я.

— Гелий, — согласился тот. — Скажи-ка, Гелий, а не слыхал ли ты вчера ночью чего?

— Я в полночь почти лег, — развел я руками. — Как в яму темную провалился, не то что не слышал чего. А почему ты спрашиваешь, батюшка Андрей? Случилось чего?

— Да ты в голову не бери, — не захотел он делиться инфой. — Это наше дело, маленькое, а тебе своими заниматься должно.

Пренебрежение средневекового монаха задело. Ишь ты, командир нашелся, будет мне тут рассказывать, где я и чем заниматься должен. Но виду подавать не стану — может это вообще простенькая провокация на предмет прощупать мою реакцию и лишний раз напомнить: я здесь чужой.

— Спасибо за добрый совет, батюшка, — благодарно кивнул ему я.

— А скажи-ка, Гелий, — подкатил с другого бока тощий (это почти у всех здешних обитателей общая черта), чернобровый и кучерявый (актуально и для бороды!), обладающий круглым, добродушным лицом монах Павел. — Ты в каких землях бывал?

Это уже нормальный разговор — любопытство, как известно, не порок.

— В оттоманских родился и вырос, батюшка, больше не бывал нигде.

— В Цареграде? — с жадным интересом заглянул Павел мне в лицо.

— В Цареграде, батюшка, — подтвердил я.

Если на этом остановиться, Павел может обидеться, решив, что я не хочу с ним разговаривать. Но поговорить я не против, поэтому идем на контакт:

— Рассказать о нем, батюшка?

— Расскажи, — оживился он.

Не только Павлу интересно — монахи, прислужники и трудники уплотнили строй вокруг меня и отложили собственные разговоры. Даже Андрей уши навострил, хотя он меня не любит. Люди — всегда люди, даже если всю жизнь провели в монастыре. Скучно здесь, и любой иностранец, путешественник или хотя бы врун с богатой фантазией является источником интересностей.