Андрей Бондаренко - Чукотский вестерн

Ознакомительный фрагмент

Матвей руку крепко Нику пожал и дисциплинированно принялся за еду – с видом спокойным и невозмутимым. Чего-чего, а самообладания ему, похоже, было не занимать.

Хотел Ник уже спать отправиться, да тут Сизый, чавкая очередным бутербродом, интересный разговор начал:

– Вот вы, Пётр Петрович, говорите, что информация о станке могла через порт уйти, через Горный там, даже через Москву. А через нас что, не могла?

– Поясните, уважаемый, сделайте одолжение, – лениво так Курчавый отреагировал, явно не веря в то, что Лёха может что-нибудь путное поведать.

Сизый, впрочем, и не смутился ничуть.

– В то утро, – лоб наморщил, словно вспоминая о чём-то усиленно, – мы с Токаревым на пробежку отправились, а вы все – к Моисею Абрамычу, на переодевание. А после, вы уже минут двадцать как уехали, видел я, как этот Абрамыч, морда пархатая, к воротом двигался, явно на выход. Может, тут оно всё и зарыто, дерьмецо изменное?

Капитан молча встал и вышел торопливо из столовой: впереди – вид его озабоченный, следом – он сам, непосредственно.

– Как это понимать? – поинтересовался Вырвиглаз. – Вы ведь, Алексей, мне сами рассказывали, что в блатной среде «стучать» не принято. Что, «перекрасились» уже? Извините за грубое слово.

– Ничуть не бывало. – Лёха совсем не обиделся. – Просто этот хрен старый, Моисей Абрамыч то бишь, рассказал мне по секрету, что, мол, Корявых-то не на кичу обратно отправили, а шлёпнули в тот же день. И вид у Абрамыча при этом был – довольный до невозможности, как у обезьяны цирковой, обожравшейся ворованными огурцами.

– Тогда прошу принять мои извинения, – тут же проникся Вырвиглаз. – Это в корне меняет дело. Тогда – так ему и надо. Пусть сам в этой шкуре побывает, может, и поумнеет. Если выживет, конечно…

«Всё, больше не могу», – подумалось Нику. – «Надо к спальне двигать, иначе прямо здесь усну…».

Дальше дни закружились – один за другим, в порядке плановом. Занятий, правда, меньше стало: стрельба, рукопашный бой, из языков только немецкий остался, вместо психологии – взрывное дело, дополнительно – основы шифрования (и дешифрования, соответственно). Все вместе только до обеда занимались, потом уже специализация начиналась. Вырвиглаз в библиотеке заседал, Сизый с Токаревым в тире или в спортивном зале занимались дополнительно, Бочкин и вовсе исчезал в неизвестном направлении, а Ник с Ротмистром сосредоточились на буровом станке. Сперва полторы недели собирали его – вдумчиво, предназначение и устройство каждого механизма стараясь понять, потом к реальным испытаниям стали готовиться.

Удивительно, но ту свою жизнь Ник почти и не вспоминал. Чего там вспоминать? Суматоха, вечная гонка: то за деньгами, то от кредиторов. И с женой в последние годы совсем не ладилось, как говорится, страстная любовь и бизнес активный – вещи совершенно несовместимые.

Вот, дочка только часто снилась. Славная такая девчушка – добрая, ласковая, кудряшки светлые. Ручонки свои тянет: «Папа, папа, почему ты не приходишь?»

Тоска, хоть на стенку лезь!

А в остальном ему тут даже больше нравилось: делом занят серьёзным, товарищи хорошие рядом – таких там и не было вовсе, так – сплошные жулики и карьеристы…

Занятным пареньком Матвей оказался: с одной стороны – шпана обычная, бестолковая, а с другой – романтик законченный. Мог часами рассказывать о путешественниках знаменитых, о своём желании объехать весь мир вдоль и поперёк, о каком-то там ветре странствий и тому подобных глупостях.

А ещё было у него какое-то трепетное отношение к временам гусарским, к события Отечественной Войны 1812 года. Всякие байки и анекдоты о гусарах травил безостановочно, вечерами, отобрав у Ника гитару, романсы пел душещипательные – с надрывом, в том числе, и собственного сочинения.

Как-то Ник поинтересовался у Ротмистра происхождением его прозвища, действительно для тех времён небезопасного – на раз-два в контрреволюции могли обвинить.

– Да случайно всё получилось. – Матвей усмехнулся. – В самом начале первого курса дело было. Первая лекция называлась – «введение в специальность». Борис Борисович, заведующий кафедрой, её читал. По-нашему – «Бур Бурыч». Ну вот, забрался он на трибуну и грузит, мол: «Если совсем коротко, то буровики – это гусары нашего славного Горного Института. Вот так – и ни больше, и ни меньше. И в плане – вина, да и в плане дам – также. Кстати, а какие правила гусары соблюдают неукоснительно и скрупулезно? Кто ответит?» Я тут же руку вверх поднял. Встаю и отвечаю: «Ваш вопрос, уважаемый Борис Борисович, прост до невозможности. И ответ на него давно, ещё со времён Дениса Давыдова, известен широким массам. Во-первых, это «гусар гусару – брат». Во-вторых, «сам пропадай, а товарища – выручай». В-третьих, «гусара триппером не испугать». В-четвёртых…» Ну, короче, ещё пару сентенций славных выдал. Удивился Бур Бурыч, ну, и представиться меня попросил. Я и выдал: «Матвей Кусков, в душе – гусарский ротмистр». Вот, с тех пор оно и пошло, все стали меня «Ротмистром» называть. А, что? По мне, так весьма достойная кликуха…

Ник, в свою очередь, Матвею рассказал свою историю.

Самое удивительное, что тот в неё поверил – сразу и безоговорочно.

– Ух, ты! – вздохнул завистливо. – Надо же, как оно в жизни бывает. Везёт же некоторым. Мне бы в тот коридор, а оттуда – сразу к Денису Давыдову, в жизнь гусарскую: битвы, дуэли, балы…

Мальчишка, одно слово.

Владимир Ильич Вырвиглаз, заслуженный доктор и профессор, также проявил себя как человек неординарный, мечтательный и трепетный – в глубине души. В редкие минуты общих вечерних посиделок, когда слово ему предоставлялось, рассказывал душещипательные бесконечные истории – о любви, сентиментальной и нежной. Такой, вот, Рыцарь – Верной, но Несчастной Любви.

Время шло. Приближалась весна.

– Скоро уже поедем, – обещал Курчавый и загадочно добавлял: – Полетим, вернее, товарищи…. Эх, полетим!

У Ника с Ротмистром всё уже было готово: станок полностью изучен и освоен, метров сто уже набурили – в самом дальнем конце двора.

Ещё на металлическом заводе Ник наделал буровых коронок: пятьдесят штук, в полном комплекте – с расширителями и кернорвательными кольцами.

Не простых коронок, алмазных! Курчавый лично в Москву выезжал за алмазами, получал в ГОХРАНе. Потом рассказывал, как о тех коронках лично товарищу Сталину доклад делал. Может, и правда, хотя и приврать мог запросто – для поднятия боевого духа коллектива.

Два месяца Ник безвылазно на заводе провёл, ночевал прямо в цеху. А что сделаешь? Только когда Ник лично участие в работе принимал – получалось всё. Стоило отъехать, оставив чертежи и инструкции, тут же всё в тартарары летело, сплошной брак пёр.

Видимо, не хотело то время секреты свои этому времени отдавать, то же самое, как с разными песенками и анекдотами.

Однажды ночью, когда Ник у печи плавильной готовые коронки освобождал от графитовых форм, показалось, что наблюдает за ним кто-то. Пристально так, старательно. Резко обернулся: действительно два жёлтых огонька сверкнули за стеллажом и погасли тут же. Волчьи те глаза были, Ник в этом был совершенно уверен. Хотя откуда взяться волкам – в заводском цеху?

Ротмистр тогда тоже хотел с Ником на завод поехать, да Вырвиглаз не пустил. Плотно Матвея в оборот взял, заставил непосредственно геологией заниматься, мол, для этого в «Азимут» и привлекли. Сутками они теперь вдвоём в библиотеке безвылазно сидели, обложившись картами геологическими. Только и слышно было: «Палеозой, мезозой, габро-диабазы, сопутствующие породы…»

В середине марта капель с крыш вовсю зазвенела. Так хорошо вокруг стало, воздух – амброзия весенняя. На рыбалку захотелось – хоть немного отдохнуть, развеяться чуть-чуть.

Подошёл Ник к Курчавому с просьбой, а тот и разрешил неожиданно, видимо, в качестве поощрения за достигнутые успехи.

– Ладно, – проворчал себе в усы. – Сходи, вспомни свою юность, вот и Матвея Ивановича с собой возьми. Совсем замучил его Вырвиглаз, пусть подышит юноша свежим воздухом. В его возрасте это очень полезно.

Показалось, или он действительно небольшое ударение на слове « свою » сделал?

Намекал на что-то?

Епифанцев доставил из ближайшей деревни два ящика рыбацких, самодельный коловорот, удочки, прочие снасти, палатку, банку червей – для наживки.

Решили не медлить. Лёд на Ладоге ещё надёжным был, но стоит на недельку-другую припоздниться – и искупаться в ледяной воде запросто можно.

Ник решил к Зеленцам идти. Зеленцы – это острова в двадцати километрах от берега, во время войны через них Дорога Жизни проходила . В смысле – ещё будет проходить .

Можно было, конечно, и к Кариджскому маяку сбегать, тоже место почётное. Часа четыре до него по торосам добираться, но окуни там ловятся – по килограмму и более, да и щуки крупные попадаются иногда. Но под Зеленцами гораздо лучше, плотвы отборной там можно надрать – сколько унести сможешь.