Юрий Петухов - Чудовище (сборник)

— Спасибо, — выдавил Сашка, жалея, что под рукой нет ничего тяжелого. А если б и было? Нет, обмяк и растекся по стулу — хоть плачь, хоть смейся, прямо гипноз какой-то. Ведь не подхалим, не карьерист, чего дрожать! Да и не дрожат те, уж кто-кто, а они себя чувствуют уверенно. И нужна ему эта прибавка, ну повысят, а потом не денешься никуда, на крючке, знай себе вечное спасибо в сердце носи, а лучше на языке. Сашка вскипал. Но кипенье это не придавало сил, а, напротив, лишало их, мутило ум. — Николай Семеныч, а остальным?

Глупее вопроса он задать не мог. Почувствовал, как напряглись, одеревенели спины у сидящих впереди женщин. Но Николая Семеновича не собьешь.

— Каждому по заслугам, как и было сказано — дифференцированно, никого не обойдем! — заявил он во всеуслышанье и пошел к двери.

Провожал начальника восторженно-приглушенный гул. Но только дверь захлопнулась, оживление стихло и тишина, непривычная, тяжелая, повисла в комнате.

— Как там решат… — вяло проговорила завсектором, вздохнула, добавила: — А я за тебя все равно рада.

И Сашке стало совсем плохо. Он почувствовал себя полнейшим ничтожеством, втянул голову в плечи.

— Да чего раньше времени говорить? — Старался, чтоб слова звучали беззаботно. Но сам уловил фальшь.

Женщины вернулись к столу с журналом.

"Рада она! Теперь будут языки чесать, тема подходящая, мрачно давил себя мыслями Сашка, — втихаря изведут". Он разорвал в клочья бумажку с чертиками. Швырнул комок в корзину под столом, задел ее рукой — и прессованная пластмассовая пустышка перевернулась, вывалила из себя содержимое, накопленное за неделю. "Вот зараза!" — разозлился на нее Сашка. Стал собирать мусор, перепачкал руки, раскраснелся. На него не смотрели — и то хорошо. Пошел в туалет, отмываться."

За дверью с сигаретой в зубах стоял Толик. "Этот уже здесь, бездельник, — подумал Сашка о приятеле, — за день пачки три, небось, высаживает!"

Толик заулыбался, повел рукой:

— Погляди-ка…

Сашка уставился на стенку — проплешина в кафеле разрослась: с утра не хватало четырех плиток кофейного цвета, а сейчас и не сосчитать сразу, не меньше десятка. Навряд ли плитки выпали сами.

— Да не туда, вот же. — Палец Синькова целился в сушилку. — Ну дают! — Голос подрагивал от смеси восторга и возмущения. — Мастера!

— Кто? — не понял Сашка, глядя на сушилку пустыми глазами.

— Опять зеркальце сперли. И ручку вон от двери, видишь, отвинтили!

— Да черт с ними, не сторожей же ставить. — Сашка начинал успокаиваться. Пока мыл руки, долго и тщательно, как хирург. Толика не слушал, бичевал себя: ведь неплохо же к нему относятся, все, без исключения, так нет, мерещится что-то, сам же и выискивает не поймешь чего — ну что начальник, ну что он ему плохого сделал?! Сашка отчаянно ругал себя. Потом обрушился на Толика. — А может, ты и отвернул? — спросил ехидно. — А чтоб выкрутиться, на других валишь?

Глаза у приятеля застыли.

— В другом месте я б тебе…

— Место в самый раз, подходящее, — усмехнулся Сашка и сам сообразил, что сморозил очередную глупость. — Да ладно, я пошутил.

Толик был отходчивый, простил. Но они сразу же и разошлись.

В комнате ничего не изменилось — журнал был толстенный, до конца рабочего дня. Оставшиеся полтора часа Сашка просидел в одиноком молчании. Корил себя, сладострастно подергивал за болезненные жилки и упивался самоуничижением. Лишь под конец работы юродствовать надоело. Но тут в дверь просунулась голова:

— Все на профсоюзное собрание! — и скрылась.

Этого еще не хватало! Сашка собрал «дипломат», встал. Улизнуть не было никакой возможности. Женщины из сектора не расстраивались — не все ли равно, где досматривать журнал.

Собрание было отдельским, привычным. Николай Семенович мастерски усыплял публику.

— Товарищи, за истекший период времени текущего квартала, — с чувством говорил он, — массив проделанной работы перекрыл все номинальные показатели типовых характеристик научно обоснованного планового графика исследовательских тем и опытно-конструкторских разработок, нацеленных на достижение коренного перелома, резкого повышения и качественного скачка… Так в чем же, товарищи, алгоритм успеха?

Сашка слушал и не понимал — при чем тут профсоюз, его члены и он, Кондрашов, лично!

— Да-а, — прошептал сидящей рядом машинистке Леночке, глубокомысленно и опять-таки как бы со стороны, — тут дело, конечно, в алгоритме.

Начальник обладал острым слухом и хорошей реакцией.

— Кондрашов желает что-нибудь дополнить, уточнить? Прошу!

Сашка перепугался, сник, замотал головой.

— А алгоритм успеха вот в чем…

Выступления он не слышал и не слушал, своих проблем хватало. Выход виделся один — надо менять что-то, иначе вконец изведешься. "Твердость, воля, непреклонность и, главное, абсолютное безразличие ко всему на свете, что бы ни происходило! — решал он, натягивая куртку и заматывая поверху толстый белый шарф. — Строгий, спартанский образ жизни — и за недельку нервишки перестанут трепыхаться".

— Счастливо, Сашок! — кивнула на прощание Леночка. Она к нему неровно дышала.

Сашка чуть склонил голову — начинать, так прямо сейчас. И пошел на выход. По дороге забежал в буфет. Хозяйка пищеблока Наташа сидела и читала книжку, спешить ей было некуда.

— Привет, подруга, — с ходу бросил Сашка, протягивая мятый трояк, — мне парочку.

Наташа сначала одернула свою белую форменку, пригладила волосы, а уже потом удивилась.

— Ты что?!

— Спокуха, я видел, как завозили.

— Так это для руководящего состава!

— И для нас парочка найдется, так? — Улыбка довершила дело.

Быстро запихнул две бутылки пива в «дипломат» и убежал, не попрощавшись. Буфетчица Наташа долго смотрела на оставшуюся открытой дверь.

В автобус Сашка влез перед самым носом начальника, чего раньше никогда не бывало. И от этого почувствовал себя если не героем, то, по крайней мере, человеком, способным на поступок. "Вот так и держать!" — подбодрил себя, не догадываясь, что начальнику было по большому счету наплевать — впереди ли него какой-то там Сашка Кондрашов или позади. На четвертой остановке выскочил из автобуса, уверенно раздвигая штурмовавших двери.

— Эй, полегче! — прохрипели в затылок.

Сашка ответом не удостоил, прошел мимо, к метро. После темной улицы свет казался чересчур нахальным, приходилось щурить глаза.

В метро Сашка чувствовал себя неуютно, выставленным напоказ. Особенно когда было мало народа: сиди и смотри на целый ряд незнакомых людей, а они на тебя пялятся — кино наоборот. Хорошо, когда читают или спят, хорошо, но всегда найдется тип, а чаще этакая неестественно прямо сидящая дама — и начинают перебирать глазами каждую черточку лица, складку одежды, да при всем при том вовсе не пытаются скрыть своего отношения к увиденному, отношения, как правило, малоприятного. Нет, не любил этого Сашка. В толчее было лучше — уставишься кому-нибудь в затылок или в стенку и стоишь себе.