Сакё Комацу - Гибель Дракона

– Тадокоро-сан по собственному почину взял на себя скандальную роль, хотите вы сказать?!

– Да, и только он… – Наката запнулся, даже закашлялся. – Эффект намного превзошел все наши ожидания… это, конечно, было под силу только ему… Правда, я совсем не думал, что он зайдет так далеко…

Горький комок застрял в горле Онодэры. Вот оно что! Когда никак уже нельзя сохранить тайну, ученый-одиночка, слывущий чудаком, даже сумасшедшим, и пользующийся в научных кругах сомнительной репутацией, публикует в массовом еженедельнике сенсационную статью. Именно в массовом еженедельнике. Таким образом, с одной стороны, информация воспринимается с ограниченным доверием, как обычная для еженедельников погоня за сенсацией. Здесь все учтено: и смягчение удара уклончивым отрицанием официальных органов, и насмешливое отношение академических авторитетов к ученому «со странностями». Хотя информация и из ряда вон выходящая, но воспринимается без особой тревоги, как мнение чудака. А выходка профессора в телецентре – блистательная концовка этой статьи. С другой стороны, люди все-таки прикоснулись к неизвестному им до сих пор факту, теперь у них начнется адаптация к мысли «а может быть…». Потихоньку будет вырабатываться иммунитет, как от вакцины, содержащей вредные, но ослабленные бактерии…

– Сенсей сам, по собственному почину, говоришь… – сказал Онодэра. – Мне кажется, я начинаю понимать.

– Это человек, конечно, со странностями… но большой человек, – сказал Наката, опускаясь на стул. – У него нет семьи, это тоже существенно… У него нет никакого тяготения ни к высокому общественному положению, ни к славе…

– Дело не только в этом! – категорически заявил Онодэра. – Он действительно никогда не помышлял о престиже, для него это совсем неважно… Мне кажется, основную роль тут сыграло то, что ему было очень горько.

– Горько? – обернулся стоявший у окна Юкинага. – Отчего?

– Оттого что именно он сделал это открытие.

Юкинага и Наката потрясенно смотрели на Онодэру. В наступившей тишине было слышно, как дребезжат оконные стекла. Теперь на небольшие землетрясения уже никто не обращал внимания.

Сейчас, подумал Онодэра, Тадокоро-сан в полицейском участке… Этот большой человек… Конечно, его сразу освободят, тем более он был пьян. Ну, а потом что он будет делать?

– Положим, профессор временно отвлек внимание общественности от нашего плана, от существования нашего штаба… Но неужели он к нам не вернется? Или он считает, что свое дело уже сделал?

– Он сам закрыл себе дорогу назад. Я никак не думал, что он способен на драку в телецентре, – грустно произнес Наката. – Но хочется, чтобы какая-то связь между нами сохранилась. И, я думаю, она сохранится. Надеюсь, старик Ватари все уладит…

– А старик в Хаконэ? – нахмурился Онодэра. – Туда сообщили? Ну что, вулканический пояс Фудзи с юга…

– Ах да! Извини, чуть не забыл… – Наката испуганно посмотрел на Онодэру. – Мне час назад принесли… Ты еще не видел?

Выдвинув ящик стола, Наката вытащил сложенную вчетверо газету и передал Онодэре. В разделе объявлений одно было очерчено красными чернилами:

«Тосио Онодэре

Скончалась мать. Немедленно возвращайся домой.

Это было так внезапно, что Онодэра даже не удивился тому, что в такую минуту не испытывает острой боли.

– Много лет было твоей матушке? – не глядя на Онодэру, спросил Наката. – Ты, наверное, давно ее не видел?

– Шестьдесят восемь, нет, шестьдесят девять, – тихо проговорил Онодэра. – После смерти отца она очень сдала… Наверное, сердце.

– Съезди, – сказал Юкинага. – Твоя родина ведь на Кансае. Аэропорт Ханэда открыли…

– Билет на самолет достать невозможно, – Наката протянул руку к телефонной трубке. – Из Ацуги в Итами ежедневно отправляется транспортный самолет сил самообороны. На нем и лети.

– На вулкане Фудзи объявлено чрезвычайное положение, – сказал побледневший Куниэда. – На отдельных участках начались выбросы пара. С метеостанции на горе все эвакуировались, осталось только несколько человек на чрезвычайный случай.

– Отсюда, наверное, не увидеть извержения? – старик засмеялся. – А вот извержение Комагатакэ или другой вершины Хаконэ было бы видно.

– Три автомобиля стоят наготове. Очень прошу вас – вернитесь в Токио. Премьер строго-настрого приказал привезти вас. Представить себе трудно, что будет, если с вами что-либо случится…

– Не бойся, я пока не собираюсь умирать, – усмехнулся старик. – В течение двух-трех дней ничего не произойдет. Я это чувствую. Да и материалы сегодня к вечеру должны быть готовы.

– Да разве кто-нибудь работает?! – раздраженно воскликнул Куниэда. – Они только и знают целыми днями прогуливаться да прохлаждаться…

– Ну да, ходят, бродят, обдумывают… – старик окинул взглядом Куниэду. – Это-то меня и беспокоит. Последние трое суток совсем не спали. Так и организм не выдержит…

«Они» – так в этом доме называли группу ученых из Киото. Кроме Фукухары в нее входили бледный, плосколицый, неопределенного возраста человек, одетый в обычное кимоно, но сильно смахивающий на буддийского монаха, и совершенно седой, пожилой мужчина. Из штаба им придали трех помощников для сбора материалов и технической работы. Иногда премьер, несмотря на крайнюю занятость, приезжал и просиживал с учеными до утра. В таких случаях Куниэде приходилось их обслуживать. Когда он входил с чаем или легкой закуской, создавалось впечатление, что у старика Ватари просто собрались гости – сидят, неторопливо беседуют о садовых деревьях, о керамических чашках для чайной церемонии. А один раз премьер и старик весело смеялись: кто-то смешно рассказывал о своей заграничной поездке. Чем же эти люди занимаются? – не раз задумывался Куниэда. Отнюдь не казалось, что они заняты размышлениями над судьбами Японии, над будущим страны и народа…

В конце застекленной галереи появилась изящная девушка в кимоно. Она подошла к креслу-каталке, откуда старик любовался садом, и, опустившись на колени, что-то ему шепнула. Старик согласно кивнул. Девушка зашла за кресло и покатила его по галерее.

– Пойдешь со мной, – сказал старик Куниэде.

За поворотом открылся павильон-флигель. Пройдя через крытую галерею, они вошли в него и очутились в передней, из которой двери вели в две большие комнаты.

Несмотря на суровые холода, стоявшие в конце февраля, седзи и застекленные ставни были раздвинуты. Вдали виднелось озеро Асиноко. На большом лакированном столе, который стоял посреди комнаты, лежал ворох исписанных бумаг. Тут же был расписной лакированный ящичек с кисточками для письма тушью. Тяжелая темно-зеленая тушечница напоминала застывший водоворот. Куниэда вспомнил, что однажды видел такую тушечницу на выставке. На дне этого темно-зеленого водоворота, на корочке засохшей туши поблескивала золотистая звездочка. Палочка для туши – в стиле эпохи Чинского двора, но, кажется, японской работы – была украшена листьями бамбука, выведенными золотой пыльцой. На краю ящичка лежала толстая кисточка, влажная, словно ее только что окунули в тушь. В комнате было много книг, географических карт, ежегодников. Здесь можно было увидеть и европейские издания, и древние рукописи в свитках.