Владимир Немцов - Счастливая звезда (Альтаир)

Такую игру американских студентов видели сейчас советские люди на экране телевизора. Среди них находились и бывшие студенты, теперь инженеры - Пичуев, Дерябин, Поярков, лаборантка Надя и студент сегодняшний - Тимофей Бабкин.

На глазах у тысяч гогочущих зрителей веселые упитанные парни в коротких штанах бросали куски теста в мишень. Это широкий щит, в котором вырезана дыра; кругом нее нарисованы кольца, как на настоящей мишени; дыра является центром, или, как говорят, яблоком.

Надя не поверила своим глазам и вплотную приблизилась к экрану. В темном отверстии то появлялось, то исчезало залепленное тестом девичье лицо. Вот его показали крупным планом. У девушки дрожал подбородок, от боли и унижения плакала она, размазывая по щекам слезы и тесто. Бросок, другой, третий... На звонкую фанеру шлепаются тяжелые куски. Мимо. Опять мимо. Щит вздрагивает. Но вот комок теста заклеивает правый глаз живой мишени. Плачущий крик тонет в одобрительном свисте и реве зрителей.

Но плакала не только она. Вячеслав Акимович изумленно обернулся.

- Что с вами, Надюша?

- Не могу смотреть, - сморкаясь в мокрый платочек, говорила Надя. - Зачем же так издеваться ужасно!

Все существо Нади кричало от боли. Привыкшая с детства к уважению человеческого достоинства, воспитанная советским обществом, где женщина пользуется особым вниманием и заботой, Надя не могла примириться с мыслью, что на земле есть люди, которые забавляются публичным избиением плачущей девушки. Наверное, это какая-нибудь бедная студентка, ей нечем жить, вот она и решилась ради грошей стерпеть обиду и унижение. Неужели ее никто не пожалеет? Какая страшная забава!

Веселый праздник продолжался. Надя вытерла слезы и увидела на экране уже не одну, а несколько десятков играющих студенток. По всей вероятности, игра им нравилась, хотя, с точки зрения нормального человека, она должна бы вызывать совсем противоположные чувства.

Студентки в купальных костюмах, клетчатых и полосатых, разделились на две команды. В руках у них были ведра с мучной болтушкой. Свисток - игра началась. Студентки бросились друг на друга и, черпая помои разливательными ложками, выплескивали их в улыбающиеся физиономии соперниц. Жидкость, как сметана, стекала по завитым локонам, ползла по щекам, превращая красавиц мисс в жалкое человеческое подобие.

Клетчатые не выдержали. Ряды их дрогнули, смешались. Полосатые с диким визгом накинулись на противника, опрокидывая ведра на их головы.

- Тоже хорошо! - пробурчал Тимофей.

В репродукторе снова послышался скрежет и звон стекла. Как это ни странно, но из этих вовсе не музыкальных звуков возникало что-то напоминающее марш гладиаторов. Перед зрителями торжественно продефилировали парни в трусах и лихо заломленных одинаковых шапочках. Впереди шагала длинноногая девица в темных очках, приветственно помахивая рукой в ответ на рукоплескания и веселые выкрики студентов.

Диктор радостно объявил о любимой игре юбиляров.

- "Мучной крем!" Наши веселые парни с математического факультета показывают чудеса силы и ловкости. Студентка философского факультета мисс Лоис Пфефер - их достойная соперница.

Надя подумала, что наконец-то нашлась хоть одна девушка, которая сумеет постоять за себя. Она не похожа на покорную жертву, вроде живой мишени или истерических мисс, обливаемых помоями. Интересно, в чем же заключается игра веселых математиков и будущего философа? Мучной крем? Неужели опять то же самое?

Математики подошли к квадратной яме, наполненной грязью, столкнули туда философа в очках и с хохотом бросились к ней.

Вначале ни Надя, ни Тимофей, ни другие наши зрители ничего не могли понять. Взлетают брызги, слышатся крики. Игроки превратились в грязных земляных жаб. У философа слетели очки. Мисс отчаянно отбивается и старается попасть пальцем в глаз кому-нибудь из рьяных противников.

Это было похоже на сумасшествие. Какая уж тут веселая игра! Но нет, диктор услужливо объявил, что для нее существуют правила. В течение пяти минут парни должны успеть набить грязью рот мисс Лоис Пфефер. Мисс имеет право пользоваться всеми доступными ей методами самозащиты.

Она так и делала. Одному волосатому математику, похожему на гориллу, разорвала рот, отчего веселый парень вышел из игры. Его показывали как героя, и герой этот позировал перед киноаппаратом, зажимая грязной рукой сочившуюся кровь.

- Может быть, довольно? - спросила Надя, дотронувшись до плеча Вячеслава Акимовича.

Он щелкнул переключателем.

- Поищем другую станцию.

Глядя на экран, Надя опустила подбородок на крепко сжатые кулачки, следила за настройкой: не появится ли новое изображение? Вероятно, сейчас работает Лондон. Почему бы не принять его передачу? Но девушка еще не успела опомниться от виденного.

- Вячеслав Акимович, неужели это правда? Разве это студенты? Просто не укладывается в сознании.

- А в чем вы сомневаетесь? Не беспокойтесь, они на себя наговаривать не будут. - Пичуев внимательно рассматривал бегающие на экране строки. - Все, что вы здесь видели, я читал в их журналах, когда интересовался организацией американского телевидения.

- Да, я и в наших журналах о многом читала, - согласилась Надя. - Но ведь очень трудно представить себе всю эту мерзость. А какое отношение к девушкам! - возмущалась она, чувствуя себя оскорбленной за все девичье население земного шара. - Для этих "рыцарей" нет ничего святого!

Бабкин усмехнулся. Конечно, поведение

их

отвратительно,

но Колокольчикова девица избалованная, привыкла к благоговейному поклонению Димки. Он действительно молится на нее. А это тоже ни к чему, другая крайность...

Борис Захарович и Поярков лишь издали могли наблюдать за экраном, так как находились у пульта управления диском, следили за показаниями приборов и телеметрических установок. Диск продолжал подниматься вверх.

Подойдя к телевизору, где Пичуев перестраивался на другую станцию, Борис Захарович вмешался в разговор:

- Чему вы, девушка, удивляетесь? - он повернулся к Наде. - Это их обычная система воспитания.

- Опять американская хроника, - недовольно сказал Пичуев, настроившись на Лондон.

- А почему бы ее не увидеть у англичан? - иронически спросил Дерябин. Посветлее нельзя?

Вячеслав Акимович увеличил яркость изображения.

Вероятно, какой-нибудь конгрессмен, худой, с выступающей вперед челюстью, с темными мешками под глазами, произносил очередную речь. Губы его презрительно сжимались после каждой фразы. Иногда он молитвенно поднимал глаза к небу, словно призывая его в свидетели, но оттуда слышался не тихий божий глас, а рев ракетных самолетов.