Георгий Гуревич - Месторождение времени

«Пловдив» привел меня в Дарданеллы, но не провел через пролив. В Галиполи он застрял (в Гелиболу по-турецки). Не знаю, какая была причина: разгрузка, погрузка, проверка, то ли очередность какая-нибудь. Но я видел, что капитан сошел на берег, сошли, расфрантившись, и матросы. Я не знал, сколько мне придется ждать: сутки, двое, неделю? Лихорадка нетерпения била меня: так близко до дома, вот-вот конец испытаниям!

Но тяжек был последний порог.

Мраморное море просто кишело судами и суденышками — парусными, моторными, гребными. На глубине можно было проплыть почти беспрепятственно, но мне, дельфину, дышать надо было. И чем быстрее я плыл, тем чаще надо было вдыхать. С трудом находил я свободное место, чтобы вынырнуть и на покое пустить фонтан, прочистить дыхало, насытить кровь кислородом. Идешь на всплытие, и негде выпрыгнуть: куда ни направишь сонар, всюду свист — борта, борта, борта…

Босфор я не решился проходить в дневное время, крутился на подходах, поджидая. Крутился, к сожалению, а не полеживал на дне. Ведь фонтан сразу обозначал мое присутствие. Три-четыре фонтана в одном месте, вот тебя и засекли. И все равно не уберегся. Возле Принцевых островов подстрелил меня какой-то пижон в красных плавках, с аквалангом и подводным ружьем. Я себе плавал неторопливо, обсвнстывал дно, искал камбалу посочнее. Бутылки все попадались, как в подмосковных рощах под кустами. И вдруг резкая боль в спине. Оборачиваюсь гарпун торчит. И тип этот тут же тянет за трос.

Но не на того дельфина напал. Не из числа безответных, с предрассудками насчет неприкосновенности человека. Я испугаться не успел, я разъярился. Подвиг совершил, Атлантику пересек, сделал сверхрекордный проплыв спортивной и научной ценности, и вдруг какой-то шалопай тебя чуть не загубил от нечего делать. Я не стал рваться, растравляя рану, я на него напустился с ходу. Сшиб с ног, укусил за руку и еще раз пониже спины. Как он удирал! Только ласты мелькали, пузырьки шли тучей. Думаю, акваланг утопил, едва выбравшись на пляж. И детям своим и внукам закажет играть с этой игрушкой.

Вот перед этим человеком, если ему довелось читать мои воспоминания, я не извиняюсь. Нечего, голубчик, развлекаться убийством от безделья.

Так или иначе, гарпунное ружье он оставил на дне, и я мог, кряхтя от боли, освободить трос, сломать гарпун камнем и вынуть его из раны. Руками все это сделал, на счастье свое, сохранил руки. Рана осталась, конечно. Затянулась жиром, как полагается у дельфина. Залечиванием я не занялся как следует. Спешил.

Дождавшись полуночи, решил я наконец пройти через Босфор. Мельком видел огни Стамбула и Ускюдара, только когда легкие проветривал. Видел пляску неоновых огней на обоих берегах, и больше рассказать нечего. Как турист горюю… Но тогда думал только об одном: как бы скорее уйти в глубину. Хорошо, что Босфор — достаточно глубокая трещина, более ста метров местами. Глубина меня и спасла. Поверху не прошел бы — обязательно наткнулся бы на какую-нибудь барку.

Фонтан! Вдох, вдох, вдох! Накачался кислородом — и вниз. Плыву-у! Слушаю эхо-свисты. Плыву-у! Но вот грудь сдавило, подергивается дыхало, пора вдохнуть. Осторожно. Свист справа, свист слева… А вот тут, кажется, прогалинка. Фонтан! Выдох, вдох, вдох, вдох. Справа огни, и слева огни. Когда же кончится этот проклятый пролив?

Наконец огни разошлись шире, еще шире и еще, к самому горизонту. Заворчал прибой, соленый ветер пахнул навстречу. Море ночное, черное-черное. Родное Черное!

С облегчением прибавил ходу… и врезался в сеть. Всю морду всадил, замотал, так что и не перекусишь никак. Руками выпутал я непутевую дельфинью голову.

Но это было уже последнее приключение.

Путь мой лежал на северо-восток. Выпрыгивая время от времени, я ловил левым глазом ковш Большой Медведицы, мысленно продолжал переднюю стенку до Полярной звезды. Держать курс было леко, потому что дул норд-ост, волны катили с северо-востока и указывали мне направление. По звездам я только проверял, не сменился ли ветер.

Плыл я, как дельфины не плавают никогда: полным ходом, час за часом, не снижая темпа. Дремал на ходу, работая хвостом автоматически. Знал, что в родном море нет опасных акул, нет ни касаток, ни спрутов. А судам просторно не так уж часто они встречаются. Чересчур редким невезением было бы наткнуться на судно.

И пересек я Черное море наискось за одну ночь. А утром, часов около десяти, по солнцу судя, увидел голубую стенку на горизонте и на ней трехзубую корону. Я узнал Ай-Петри и заплакал от умиления. Дельфины могут плакать слезы есть у них.

Постепенно весь крымский берег развернулся передо мной: странная земля, поставленная дыбом, не похожая на горы, скорее, на торец суши. Словно бы некий великан прошел по материку, устланному свежим паркетом, и продавил настил; крайняя паркетина поднялась косо, так и застыла.

Белые коробочки санаториев видел я левым глазом. И стройные свечки кипарисов, и шерстистую Медведь-гору, вечно пьющую море, не могущую выпить до дна. И нарядные строения Артека, и скалы-близнецы Адолары, и желтые откосы Восточного Крыма, безлюдного от сухости. Сюда только автотуристы приезжают загорать, привозя воду в канистрах.

И крутой холм Генуэзской крепости, ощерившийся разобранными стенами, словно выщербленными зубами, древний Сурож.

Все такое милое, такое родное…

А вот и розоватый квадратик среди серых скал: дом, где начались все мои приключения, — единственное место на свете, куда я могу явиться в дельфиньем облике и буду встречен без удивления. Здесь ли мои друзья-соратники: все умеющий Гелий и все понимающий Борис; Гелий, наделенный четырехкратной энергией и трудоспособностью, и Борис, которому досталась четверть средней энергии среднего человека, но зато четыре порции свободного времени для размышлений.

Хорошо бы застать их. Повезет или нет? Конец сентября как-никак, уже не сезон в Восточном Крыму.

Если не застану, еще месяц отсрочки. Придется разыскивать подходящий грот, мучиться там в одиночестве с обратным метаморфозом.

Нет, вижу дым над мастерской. Значит, Гелий тут, что-то кует или приваривает. А под бесплодными оливками раскладушка, и на ней тело, с лицом, прикрытым газетой от солнца. И Борис тут, обдумывает мировые проблемы на раскладушке!..

Так вот же тебе, соня!

Фонтаном окатываю его.

Даже не пошевелился.

Нарочно набираю воду в рот. Еще раз фонтан.

— Гель, дождь, кажется…

Охая, спустил одну ногу. Газета сползла на песок.

— Гель, смотри-ка, дельфин! Прямо на берег лезет.

Не иначе, хочет вступить в контакт.

И тогда рукой, рукой, которая уже спасала меня не раз, я черчу на песке: