Кир Булычёв - «Если», 2002 № 12

И где изустная паметь выляжет, тут по ней суд и правеж».

Ледяная пустыня, снег. Траурные лиственницы по горизонту. Пробежит бесшумно олешек, оставит след, рассеется, как дым, тучка. А тут жаба воркует, уговаривает мягко, а вторая лает отрывисто.

О чем спор, жабы?

Аркадий Натанович любил поговорить.

А за бутылкой коньяка любил поговорить еще больше.

Однажды меня и мою жену Стругацкий-старший повел в ресторан. Конечно, хотел блеснуть, показать Дом кинематографистов, угостить раками, свести в кегельбан. Но Дом кинематографистов оказался на ремонте. На ремонте оказался и Дом архитекторов. А в шумный ЦДЛ не хотелось. В итоге оказались мы на вечерней пустой Кропоткинской рядом с магазином «Бакы». — «Значит, купим одноименный коньяк», — обрадовался Аркадий Натанович. — «Но где же мы выпьем этот коньяк?» — удивилась Лида. И Аркадий Натанович ответил: «У Гиши».

Это означало — у Георгия Иосифовича Гуревича.

В Чистом переулке, выходившем на Кропоткинскую.

Впрочем, это неважно. Хоть в подворотне. С Аркадием Натановичем везде было просто и интересно. Место человека во Вселенной? Сущность и возможности разума? Социальные и биологические перспективы человека? Да ну! Интереснее полистать сборник документов, изданный ГАУ НКВД СССР в 1941 году. «Думаешь, о чем это? — смеялся Аркадий Натанович. — Вот и не угадал. Это всего лишь документы, связанные с экспедицией Беринга».

Офицер Стругацкий отдал Камчатке лучшие годы, я лучшие годы отдал Курилам. Он допрашивал японских браконьеров, я ходил маршрутами по необитаемым островам. «Травяное вино, — цитировал я наблюдения Стеллера, — вредно для здоровья, так как кровь от него сворачивается и чернеет. Люди от него быстро пьянеют, теряют сознание и синеют. Выпив несколько рюмок, человек всю ночь видит удивительные сны, а на другой день так тоскует, как будто сделал какое-либо преступление». — «Значит, под девяносто, — понимающе кивал Аркадий Натанович. — Камчадалы знали толк в напитках».

Но в России всегда что-нибудь происходит.

Доходили неожиданные новости из Гульрипша: там пикетчики, требовавшие законов по совести, расстреляли из ружей машину с обыкновенными проезжими. В Фергане (куда мы с Лидой и Н. Гацунаевым чуть было не угодили в самый разгар событий) насиловали турчанок. На крышу милиции (четвертый этаж) взобрались русский и турок с охотничьими ружьями. Они отстреливались от толпы. В конце концов русского сбросили с крыши, еще живого облили бензином и сожгли, а турка просто убили. Толпа орала «Узбекистан для узбеков!» — а из окон смотрели на происходящее местные милиционеры. Приказ был — не вмешиваться.

К черту!

Мы меняли тему.

Грузный, в полосатых пижамных штанах, Аркадий Натанович валялся на диване в своей квартире на проспекте Вернадского. «Куда мне в Новосибирск, когда тяжело дойти до магазина». Он так и не приехал в Новосибирск, куда я вытаскивал в то время самых разных писателей. «Лучше объясни, откуда такое?» — попросил он, прочитав в рукописи повесть «Демон Сократа».

Есть поселок Кош-Агач, рассказал я, затерянный в центре одноименной каменистой пустыни. Выцветшее небо, мелкий песок, растрескавшиеся от жары камни. Ни травинки, ни кустика, только на крылечке поселковой лавки — таз с землей. А из земли проклюнулись картофельные ростки (Стругацкий одобрительно хмыкнул). Наверное, к празднику выращивали.

Мы вошли в лавку.

У самого прилавка стоял огромный холодильник «ЗИЛ», на ценнике было указано — 50 руб. «Беру!» — завопил шофер, напуганный такой удачей. «Берите», — согласилась медлительная, на редкость удачно сложенная метиска, стоявшая за прилавком. У нее были лунные алтайские глаза, она вся светилась, как длинное облако тумана. «Беру!» — заорал шофер, тыкая пальцем в цветной телевизор «Горизонт» (50 руб.). — «Берите», — медлительно повторила метиска. А что ей было торопиться? У холодильника (50 руб.) выдран агрегат — продавалась, собственно, оболочка. У телевизора (50 руб.) лопнул кинескоп. Кому нужен дырявый телевизор? У древнего велосипеда (30 руб.) не было цепи и руля. Стулья (каждый — по 3 руб.), составленные в пыльном углу, не имели одной, а то и двух ножек. Стоял в лавке еще фантастически скучный брезентовый «цветок-подсолнух» (7 руб.) и много других горбатых, искривленных, нелепых вещей, несомненно, побывавших в какой-то ужасной катастрофе. А на пыльном прилавке лежал чудовищной величины штопор, с лезвием, пораженным коррозией, и с деревянной наструганной рукоятью.

Не знаю, существуют ли бутыли с горлышками такого калибра, но штопор меня поразил. Я мгновенно влюбился в нужную мне вещь. Полкило железа. Килограммов пять дерева. И цена — 0.1 коп.

Я щедро бросил на прилавок копейку:

— На все!

Метиска туманно улыбнулась.

— Не могу.

— Почему?

— Штопор только один.

— Ну давайте один.

— Не могу.

— Почему?

— Стоит 0.1 коп. Нет сдачи.

— Не надо сдачи, — повел я рукой.

— Не могу.

— Почему?

— Приедет ревизионная комиссия. Как отчитаюсь?

Я бился с нею часа полтора. Алтайка за прилавком оказалась адептом правды, слепой ее приверженицей. Я предлагал купить сразу все — и телевизор, и холодильник, и велосипед, и даже брезентовый «цветок-подсолнух», но вместе с ними получить штопор, алтайка отвечала одно:

— Нет сдачи.

— Давайте мы помоем полы, вычистим пыль, отремонтируем велосипед, а вы по трудовому соглашению заплатите нам 0.1 коп.

— Не могу.

— Почему?

— Нет права заключать трудовое соглашение.

— Хорошо, — отчаялся я. — Давайте мы подожжем лавку и спасем вас. А вы в виде благодарности…

— Не могу.

В конце концов, мы договорились с ней ждать до конца сезона. Смотришь, там и цены подскочат. Как на дерево, так и на железо.

— Тебе, наверное, и в голову не приходило, как скоро это случится, — ухмыльнулся Аркадий Натанович.

«Рембо: первая кровь».

— «Они первые начали…»

— А журнал фантастики… — сказал Аркадий Натанович. — Есть какое-то шевеление… Невнятное… Существует какой-то шанс… Но кого в главные?.. Сережку Абрамова? Не знаю… Жукова? Я первый против… Дима Биленкин сам не пойдет, ему здоровье дороже… Парнов? Ну, не дай Бог… А Мишка Емцов с ума съехал на религиозной почве…

— Ну почему? Выпивал я с Емцовым.

— Правда? — Аркадий Натанович обрадовался.

Надымили смертельно.

— Коньяк за тобой. Принесешь в следующий раз. Мне, что ли, стоять в очереди?»

Заговорили о монахе Игнатии.