Михаил Тырин - Тварь непобедимая

– Знаю, – тихо ответил Гриша.

– Это когда пятнадцатилетний подросток размером с двухлетнего. Когда у девочки-школьницы растет мужицкая борода. Когда язык не помещается во рту и не дает ни говорить, ни есть, ни пить. А сколько уродов, Гриша! Сколько сросшихся, скрученных, горбатых, безглазых, безногих... А видел ты ребенка, у которого врожденный сифилис? Видел, как гной хлещет изо рта и кожа слезает серыми лоскутами? И лежит он – крошечный – и все-все чувствует. Я уж не говорю про всякие ДЦП – там у каждого второго...

– Ладно, хватит!

– И ведь согласись, Гриша, когда мы с тобой родились – этот детский центр на хрен был не нужен. Ну, бывало, родится ребеночек с заячьей губой или лишними пальчиками – и все. А теперь словно эпидемия. Эпоха уродов! Век недоделанных! Кто будет жить на земле через сто лет?

Донской замолчал, сокрушенно качая головой.

– Ты кого-то в этом обвиняешь? – спросил Гриша.

– Я не обвиняю. Хотя, если честно, и родители дебилы, и детские врачи не лучше. Нет, я не об этом. Когда только появился у нас этот монстр, я вдруг подумал: вот он, венец эпохи уродов! Вот во что мы выродимся. А теперь я уже так не думаю. Он не царь уродов, нет. Он – замена им. Вот такие чудища заселят планету, когда от нас останется только больная гнойная слякоть. Он – альтернатива всем этим вздутым, кривым, беспозвоночным, всем олигофренам и гидроцефалам, вместе взятым. Вот существо, которое будет жить на наших костях. Эх, прав был хирург Коровин...

– Уж больно мрачные прогнозы. Значит, ты думаешь, что он – начало новой расы. Так, может, задавить его, пока он один? Укол во сне – и человечество спасено...

– Он не один, – покачал головой Донской. – Он давно уже не один, Гриша, я знаю достоверно.

– Это факт или опять твоя живая фантазия?

– Это факт. – Донской разлил остатки по рюмкам и пинком отправил бутылку в угол. – А теперь послушай меня внимательно...

У него опять побледнело лицо, и глаза начали беспокойно бегать. Словно огонь жег его изнутри. Гриша встревожился – картина походила на острый приступ какой-то болезни.

– Андрей, что происходит?

– Все идет своим чередом. – Донской запрокинул голову и сдавил двумя пальцами виски. – Скоро мне в бошку ввинтят дренажную трубочку, из нее начнет капать в баночку. По вечерам я буду выливать эту баночку в унитаз, а утром она снова полна. Вот мне будет развлечение!

– О чем ты говоришь? – Гриша уже всерьез испугался.

– О том, мой дорогой, что скоро мы с тобой расстанемся. Не на совсем, на некоторое время. И не волнуйся так, у тебя все будет в порядке. На этом месте заработает респектабельный медицинский центр, ты окажешься в нем не последним человеком. Заведешь себе толстый блокнот и «Паркер», будешь с важным видом ощупывать ягодицы богатым дамочкам и назначать им вибромассаж от целлюлита. Работенка не пыльная, да?

– Меня сейчас больше интересуешь ты.

– Вот спасибо! Если это правда...

– Это правда.

– Я переберусь пока в другое место, ты меня не ищи. Все равно не найдешь. Да и незачем. С работой ты отлично справишься, а что касается нашего саблезубого пациента... Тут надо решать. Обещай мне, Гриша, что поступишь с ним милосердно и не пожалеешь на это своего времени.

– Ты только о нем беспокоишься?

– А о ком еще? С тобой и со мной все ясно. О пациентах позаботятся заказчики. А вот наш мутант – он действительно одинок и несчастен. Так что помоги ему, Гриша.

– Каким образом?

– Разберешься сам. В жизни ведь всегда есть место милосердию. А чтобы ты не сомневался – вот тебе прощальный привет от главного.

Донской бросил на стол фотографию, где два антропоморфа сидели на фоне скалистого берега.

У Григория округлились глаза от удивления.

– Значит, все-таки нашли...

– Тс-с... Иди, дорогой. Иди, оставь меня одного. Тебя принцесса ждет, а меня – трубочка в черепе. Между нами миллион световых лет.

Выходя из кабинета, Гриша обернулся. Донской неловко шарил в сейфе. На пол упал «патронташ» запакованных шприцев, покатились ампулы.

– Да уходи же, наконец! – закричал Донской.

Ганс проснулся после полудня, чувствуя себя так ужасно, будто к телу прилипли какие-то гниющие останки. Сквозь незадернутые шторы жарило солнце, нагревая черный корпус видеодвойки и пыльную груду кассет. Комната была захламлена нестираными вещами, пивными банками, какими-то коробками, до которых никак не доходили руки выкинуть.

Он лежал в слегка влажной постели, медленно, шаг за шагом вспоминая все, что случилось ночью. Чувство гадливости усилилось. Ему вдруг захотелось отпарить себя в горячей воде, чтобы все отвалилось, отстало – и чувства, а заодно и воспоминания.

Но это было невозможно. Ганс поднялся, устроил себе легкий прохладный душ, дюжину раз отжался от пола, однако бодрости это почти не прибавило.

Под окном, перегораживая тротуар, стояла его «Хонда» – точно так же, как он ее вчера бросил. А через дорогу, в соседнем квартале, в заросшем акацией дворе прятался «Понтиак» Кичи. На нем сегодня утром Ганс выбирался из леса.

Некоторое время Ганс провел на кухне, запивая печенье теплым чаем и обдумывая свои неважные дела. Он пытался вычислить, сколько времени у него осталось, чтобы спокойно походить по этому городу.

Свои, видимо, хватятся Кичи не скоро – все думают, что он еще в загранке. Как скоро кому-то попадется в лесу его труп – неизвестно. Когда в уголовный розыск попадут фотографии и пистолет со следами пальцев Ганса – тоже не угадаешь. Возможно, они уже там. От ментов новость моментально перескочит к братве. Как бы там ни было, оставшееся время нужно использовать только одним способом – убираться из города, и подальше. Пока постовым не раздали его, Ганса, портрет и не сказали «фас».

Опять нужны были деньги, но теперь Ганс догадывался, где их можно взять. Пусть и не очень много. Выходя из дома, он нервничал. Он уже был вне закона и только ждал момента, когда об этом узнают другие. Ему мерещилось, что каждый его шаг подозрителен всем – от зевающего мента на перекрестке до простого прохожего. Все его действия – как он идет к машине, как садится, закрывает дверь – были наполнены уже иным содержанием. Это были действия человека, замочившего накануне своего бригадира.

Ганс направлялся в дом, где до сегодняшней ночи жил Кича. На брелке с ключами от «Понтиака» висели и два ключа от его квартиры.

Когда он открывал дверь, на кончиках пальцев уже поселилась легкая дрожь. Он не раз бывал в этой квартире и знал каждый угол, но сегодня все выглядело иначе. Теперь казалось, что каждая вещь укоризненно глядит на него исподтишка и думает: «Ты убил!»

Поминутно прислушиваясь и озираясь, Ганс начал рыться в вещах покойного бригадира. Он просто выворачивал ящики на пол, о порядке думать не приходилось. Он искал деньги, без которых теперь было просто не обойтись.