Журнал «Если» - «Если», 2005 № 12

Д.В.: В советское время были четкие представления о будущем человечества, утопических картин хватало: «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова, мир Полдня братьев Стругацких, менее романтичный вариант Георгия Гуревича… В 90-х эта форма творчества наших писателей заглохла. Несколько попыток было, о них писал Евгений Харитонов в очерке «Русское поле утопий», но почти всегда элементы утопии были ценны не сами по себе, а в качестве антуража для решения совершенно иных художественных задач. Первая половина и середина 90-х прошли под знаком всеобщего разочарования в прогностических способностях и науки, и литературы. Но постепенно набирало силу читательское желание хоть одним глазком посмотреть на мир, «который нас ожидает». Речь не идет о текстах, где картина будущего представляет простые подпорки для сюжета: вот прибыли пришельцы, как мы с ними уживемся… Или: вот мы изобрели машину времени, что из этого вышло… Гораздо интереснее наблюдать медленное возрождение собственно футурологической тематики. И на протяжении последних трех — пяти лет, кажется, вновь наше будущее начинает проглядывать в книгах писателей-фантастов. Еще не очень четко, будто сквозь туман или какую-то полупрозрачную стеклянистую субстанцию. Прогностика не стала тоньше в методах и точнее в выводах, но ей опять начинают доверять из простого желания различить в грядущем хоть что-то.

А.Ш.: Давайте уточним некоторые положения. В советской литературе фигурировали — отчасти искренне, отчасти вынужденно — более или менее четкие представления о советском будущем. С распадом системы эти представления полностью утратили актуальность — только и всего. Но кризис идеологии начался гораздо раньше, и в былое время советские утопии пользовались читательским спросом как раз в той мере, в какой они отличались от официозных представлений. Вообще же, прогностическая ценность любых утопий и антиутопий (что для одного утопия, то для другого «анти») более чем сомнительна. Вопрос не в том, доверять или не доверять тем или иным предсказаниям, а в том, разделять или не разделять ту или иную идеологию. И если сегодня идет возрождение футурологической тематики, то не потому, что люди больше, чем десять лет назад, хотят заглянуть в будущее. Просто мы сегодня более четко осознаем свои идеологические предпочтения или, по крайней мере, испытываем потребность в таком осознании. А условные картинки условного будущего дают каждому из нас возможность утвердиться (или усомниться) в своей правоте (или чужой неправоте) по отношению к острым вопросам современности.

Д.В.: Вы правы, но лишь отчасти. Наша «беспутица» 90-х совпала с общим кризисом футурологии: она и на Западе давно не зарабатывает лавровых венков. Что-то из области научного развития англо-американская НФ полуугадывает-полупопуляризирует. Сфера политики покрыта тем же туманом. Во всяком случае, так можно судить по переводным образцам. А когда туман несколько рассеивается, видно не столько прогнозирование, сколько пропагандистские опыты разной степени художественности, то есть обработку коллективного сознания теми же приемами, что и у нас в эпоху обкомов.

А.Ш.: Не будем смешивать футурологию с НФ. После революционных открытий начала XX века в науке шло и до сих пор идет более или менее предсказуемое освоение новых территорий. То же и с техникой, хотя здесь не обошлось без сюрпризов, самые эффектные из которых — Интернет и всеобщая мобильная телефонизация. А самые популярные атрибуты НФ (машина времени, антигравитация, телепортация и т. п.) абсолютно антинаучны. Единственное, что здесь имеет под собой научную почву — это создание биологических монстров. Но популяризация научно-технических знаний или футурологическая прогностика не могут быть целью ни художественной литературы вообще, ни НФ в частности. А если в НФ в силу особенностей жанра что-то такое и проявляется, то исключительно как побочный продукт, пусть даже порой и небезынтересный. Другое дело — политика и социальное устройство. Здесь у литературы — от мировых классиков до скромных современников — прямой интерес и непременное поприще. Хотя до сих пор, по большому счету, никто не предугадал ничего. Но ведь и в сфере политики и социального устройства все фантазии — это, прежде всего, реакция на современность, это экстраполяция в будущее каких-то актуальных современных коллизий, в том числе (если не в первую очередь) и чисто психологических. Что же касается «пропагандистских опытов разной степени художественности» на уровне «эпохи обкомов», то это феномен по большей части постсоветский. Современная западная НФ избегает какой-либо идеологии и представляет собой по преимуществу либо «психоделический» киберпанк, либо культурологические грезы типа «Гипериона» Дэна Симмонса. Конечно, в таком примитивном жанре, как космоопера, без деления на «наших» и «ненаших» не обойтись, но политическая футурология здесь ни при чем.

Д.В.: Звучит успокоительно. Но, во-первых, футурологический элемент для НФ — что-то вроде части организма. Печень, например, может быть поменьше и побольше, но совсем без нее обойтись нельзя… И, во-вторых, НФ-футурология со времен Кэмпбелла превращается (и к настоящему времени на 90 % превратилась) в борьбу между несколькими версиями будущего, которые поддерживаются разными общественными силами. Если «республика/демократия», идущие рефреном в Эпизоде III «Звездных войн», не пропаганда, если «Матрица» избавлена от политтехнологий, тогда — да, конечно, западная НФ невиннее младенца… «Советский вариант» будущего получил пробоину и пошел ко дну. Долгое время в России ничто его не заменяло, пустошь, водная гладь была на этом месте вместе с СССР. Но потом нечто начало всходить на пустоши. Самой плодотворной в этом отношении оказалась «вакцина глобализации».

Спор между глобализаторами и антиглобалистами ведется давно. По большой части — на уровне социологической литературы и большой политики. Для нашей фантастики эта дискуссия оказалась родной, только вот родственников российские писатели отыскали по обе стороны баррикад. Перенос величайшей потасовки нашего времени в литературную плоскость очень «взбодрил» фантастику: появилась та «печка», от которой можно танцевать. Сторонником глобализации выступил ветеран НФ Владимир Михайлов, расписав ее прелести в романе «Тело угрозы». Но после 90-х западничество мало кого привлекает. Поэтому антиглобалистов — как стихийных, так и сознательных — в российской фантастике хватает. Это и Михаил Тырин с романом «Желтая линия», и «Моя война» Виктора Косенкова, и «Ланселот XXI» Михаила Харитонова, да и ваш покорный слуга («Убить миротворца»). На этой волне, кажется, возникает особое направление антиутопии — либерпанк. Наверное, самая мощная прогностическая струя — в романе Кирилла Бенедиктова «Война за «Асгард», также созданном на территории спора глобализм/антиглобализм. Зато самым популярным антиглобалистом современной России стал «еврокитайский гуманист» ван Зайчик. И то, что в виде художественного текста могло оказаться недопонятым, полу-Зайчик Вячеслав Рыбаков открытым текстом выдал в романе-эссе «На будущий год в Москве». Наконец, прекрасную повесть с говорящим названием «Золотой миллиард» написал Геннадий Прашкевич. Авторская позиция выражена в ней замысловато: не «за» и не «против», а над схваткой, впрочем, с риском пострадать от обеих сторон…