Евгений Гаркушев - Ничего, кроме магии

Ульфиус поднялся и кивнул молодым людям. Втроем они подошли к последней двери, деревянной, большой и массивной. Два молодых человека охраняли выход. Тоги на них были серые, в руках – обнаженные мечи. С гостями они не заговорили.

За дверью оказался огромный мраморный балкон, метров тридцать в ширину, двадцать в длину. Под балконом лежал прекрасный, сияющий город. В светло-голубом небе горело два солнца: небольшой яркий желтый шар и далекий, не такой яркий, но еще более жаркий светящийся круг с синевой. По небу плыли огромные белые облака, отливавшие в некоторых местах глубокой синевой.

– Моя родина, – объявил Ульфиус торжественно.

Хрустальные купола далеких башен сияли всеми цветами радуги. Но выглядели они совсем не пестро, просто весело, празднично. Сергей понял, что ничего красивее он в жизни не видел. Впечатления Наташи были иные. Она прежде всего ощутила тепло и свет, и эти ощущения в первое мгновение заслонили даже яркую картинку чужого мира.

Патрикеев шел к людям и улыбался безжизненной улыбкой. Зубы его были оскалены, будто бы ученый смеялся, а глаза за стеклами разбитых очков оставались холодными и неподвижными.

Охранник вновь вскинул автомат, но Белоусов ударил его по руке.

– Подожди, – приказал он. – Что, не понял – он в бронежилете. Шутка такая, проверка бдительности… В голову не стреляй – еще убьешь…

Парень растерянно осел на пол. Теперь его пугало не то, что автоматная пуля не может остановить человека, а то, что он только что чуть не застрелил ценного сотрудника. Ведь была же мысль дать очередь наискось, через голову! А Белоусов лязгнул зубами. Ему стоило огромных усилий сохранить видимость самообладания и успокоить парней.

– Пойдем, Михаил Львович, – сказал заместитель директора «Барса» ученому.

– Пойдем, Семеныч, – согласился Патрикеев.

В молчании вышли они к Машине, где подручные ученого, которых Олег Семенович так и не удосужился до сих пор запомнить, загружали камеру свинцовыми болванками. Увидев Патрикеева в порванном пиджаке и разбитых очках, они испуганно замерли.

– Не ждали? – улыбнулся физик все той же жутковатой улыбкой. – А я вернулся. Выгружайте свинец. Нам нужно Семенычу ложек на банкет сделать. Дурачье! В изделиях-то золото дороже, чем в слитках! Грузи свои приборы, Семеныч!

Подручные физика, кряхтя, начали вытаскивать из камеры свинцовые бруски. Патрикеев подошел к компьютеру, развернул системный блок и сунул голую руку в какой-то разъем. Посыпались искры, по монитору пробежали цветные сполохи.

– Готово, – объявил Патрикеев. – Грузи ложки, Семеныч. Все будет в ажуре. А я здесь еще помаракую. Машина со сбоями работает. Полезное действие нужно повышать.

Через пять минут Белоусов выгреб из камеры золотые ложки-вилки-ножики, но радости не испытал. Идея казалась ему дурацкой, но отказываться от нее было поздно. Оставив криво ухмылявшегося Патрикеева с его Машиной, он поехал на банкет. Далила должна была ждать его там.

Кравчук лез по вертикальному стволу, чудовищным усилием сохраняя звездообразную форму тела. Только так, упираясь руками и ногами в скользкие стены, можно было удержаться. Но иногда он все равно скользил вниз. Съезжал, несмотря на огромную силу, с которой вдавливал руки и ноги в стены. Однако, съехав вниз на несколько сантиметров, Владимир Петрович изменял угол поворота тела относительно ствола и снова лез.

Первые метров тридцать прошли у Кравчука неплохо. Но дальше, несмотря на возбуждающее действие наркотика, тело начало костенеть от страшного напряжения. А до поверхности было еще лезть и лезть..

– Сволочь, – бормотал Кравчук себе под нос. – Вывел, дрянь, на поверхность. Ему хорошо, гаду летучему. Он и сквозь стенки проходит. Глюк он и есть глюк. А я через стенки проходить не умею. Пока. Вот шмякнусь сейчас вниз – и пожалуйста…

Бормотал и ругал шарик Кравчук сугубо для того, чтобы развлечься. Настроение у него было боевое, ему даже казалось, что, сорвись он вниз, оттолкнется от темного и твердого дна, как мячик, и взлетит еще выше. Хотя, конечно, в глубине души человек понимал, что в случае падения никакой наркотик ему не поможет – размажется по полу, как крыса, которую переехал грузовик…

Тема крыс в последнее время особенно волновала Кравчука. О них он думал с вожделением и твердо решил, если выберется на поверхность, вернется домой, наловит побольше крыс или даже купит в зоомагазине.. Существуют же где-то и зоомагазины, и деньги, и чистая постель! Крысы будут жить в вольере, который он оборудует в подвале дома. Но сначала он, конечно, наестся ими вволю…

– Что, дрянь, небось и не видишь, как я здесь корячусь, – вновь обратился Кравчук к воображаемому шарику. – Но я все равно вылезу..

Он крякнул, услышав знакомый полудетский голосок:

– Дурак ты, Петрович. Большой, опытный вроде бы, а дурак. Ты что думаешь, здесь санаторий? И есть ходы, где недоумки вроде тебя под гром фанфар на поверхность выходят? Где их встречают с цветами, подарками и холодной водкой в запотевшем графине? И кто, как ты думаешь7 Твои друзья? Нет у тебя друзей, кроме меня, да и помощнички все – совсем в других краях. Здесь – только виги, да Охотник, да повстанцы, которые наркотик собирают и вигам его на оружие меняют А этим оружием после с ними же и воюют… Диалектика! Всем им ты нужен вовсе не затем, чтобы по головке тебя погладить и отпустить на четыре стороны. Ход этот, к которому я тебя притащил неимоверными усилиями, за что ты меня и проклинаешь, – один из немногих, где у тебя хоть какие-то шансы есть.

Во время своего заумного и надоедливого монолога шарик постепенно проявлялся из воздуха. Он по-прежнему потешно шевелил губами и даже немного причмокивал, напоминая Кравчуку какого-то известного политика.

– Отвянь, паразит, – проворчал Кравчук – Не до тебя мне. Вылезу – потолкуем.

– Тварь ты неблагодарная, – нравоучительно заметил шарик. – Что бы ты без меня делал? А оскорбляет, недоволен все время… Хочешь, я тебя обратно к Охотнику отведу? Он тебя все еще ищет. Никак поверить не может, что ты так далеко ушел. Да без меня никуда бы ты и не ушел…

Шарик обиженно раздулся, а Владимир Петрович решил не обращать на него внимания. Он попытался еще интенсивнее передвигать конечности и чуть не сорвался вниз. При этом он грязно выругался, высказав предположение о множестве нехороших действий, в которых был замечен Пых-Пух. Часть из них была в принципе нереализуема из-за отсутствия у шарика каких-либо частей тела, кроме головы, но Кравчука такие мелочи не смущали. Шарик надулся еще больше, но исчезать не спешил.

– Попросил бы меня показывать, куда тебе конечности упирать, – через некоторое время изрек он. – Так нет же, упрямец, только и знает, что своего лучшего помощника и спасителя ругать. Говорили мне, что попадаются среди людей особи зловредные и неблагодарные, но чтобы до такой степени – не думал…