Геннадий Прашкевич - Возьми меня в Калькутте

- Это молодые революционные писатели нового Китая, выросшие прямо из народа, - объяснил переводчик Божидару. - Тот, который слева, это наш будущий Горький, рядом с ним - наш будущий Чехов, рядом с Чеховым будущий Маяковский, дальше - Фадеев, и так далее.

- То есть как - будущий? - удивился Божидар.

- Тот, который слева, пока работает в булочной, тот, что рядом с ним - фельдшер, тот, что рядом с фельдшером - рисует революционные дацзыбао, следующий - из партизан, руководит партийной ячейкой, и так далее.

- А где писатели, где артисты, о которых мы так много слышали? Где Лао Шэ? Где Хэ Лу-тин?

- Вы говорите как ревизионист, - негромко и укоризненно предупредил Божидара переводчик. - Лучше спросите молодых революционных писателей нового Китая, какими именно идеями Великого Кормчего они вдохновляются больше всего.

Божидар внимательно вгляделся в молодые, абсолютно одинаковые, абсолютно никаких чувств не выражающие лица, и ничего не стал спрашивать.

В тот же день иностранца Божидара Божилова, как не справившегося с порученным делом, как не оправдавшего доверия китайских властей, как, наконец, ревизиониста, посадили в старенький "фарман" (похоже, китайские пилоты сами видели такой самолет впервые) и с позором выдворили из страны. Испуганный нелегким перелетом Божидар в Софию поехал поездом, желая еще раз убедиться в том, что между Китаем и Болгарией лежат немалые территории. Он думал: пока он едет домой, вся эта история забудется.

Но так ему лишь казалось.

Где-то через месяц после возвращения явился к Божидару человек в темных очках и в профессиональной шляпе. Он сухо сказал: "Пройдемте!"

Вот когда Божидар по-настоящему испугался. Он решил, что большой друг Великого Кормчего другарь Тодор Живков решил выдать его обратно в Китай как ревизиониста, не справившегося с хорошим революционным делом.

К счастью, все обошлось официальной нотой, врученной поэту Божидару Божилову в китайском посольстве.

Товарищ Божидар Божилов, болгарский поэт, говорилось в официальной ноте, был приглашен в Китай для написания честных и объективных очерков о великой китайской культурной революции и вообще о положении дел в стране. Товарищ Божидар Божилов, к сожалению, не оправдал связываемых с ним надежд и повел себя в Китае как отъявленный ревизионист. Учитывая все это, китайские власти объявляют:

а) Если товарищ Божидар Божилов, ревизионист, когда-нибудь пожелает получить гостевую визу в Китай, в гостевой визе товарищу Божидару Божилову, ревизионисту, отказать;

б) Если товарищ Божидар Божилов, ревизионист, когда-нибудь пожелает получить транзитную визу через Китай, в транзитной визе товарищу Божидару Божилову, ревизионисту, отказать;

и, наконец:

в) Если товарищ Божидар Божилов, ревизионист, когда-нибудь попросит в Китае политическое убежище, в последнем ему, как отьявленному ревизионисту, отказать.

Я ожидал улыбок, дружеского смеха - ведь коллеги, члены одного караса, вместе летим в заграничную командировку, но тишина в комнате стала еще гуще. В довершение ко всему, прозаик П. подобрал с пола листок, выпавший из моего кармана. На таких листках я обычно записывают случайно пришедшие в голову фразы, а иногда, как в данном случае, чем-то вдруг приглянувшиеся имена, которыми в будущем можно наделять будущих героев.

- Клаудио Карлос... - с неприятным недоумением прочел вслух прозаик П. - Доктор Алемао... Все иностранные имена... Вы кого-нибудь из них знаете?.. Свен Эриксон... Глен Хюссен... Просто Лейф... Иоахим и Грег Гунны... Нестор Лот... Рене Игита... Мубарак Мубарак...

И взглянул на меня:

- Кто такие?

- Да так, - сказал я. - Наброски.

- Конечно, - мрачно заметил поэт К. - Иван Иванович или Иван Никифорович тебя не устраивают.

И повторил с отвращением:

- Мубарак Мубарак.

- Я тут думаю над одним сюжетом, - попытался я оправдаться. - Там действие происходит в далеком будущем.

Поэта К. это не убедило:

- А куда ж делись из далекого будущего герои с простыми отечественными именами?

Короче, дружба не завязалась.

Ах, Миша Веллер, Миша Веллер!

Вот как далеко я зашел в своей рецензии.

А помнишь, как в селе Коблево, под Николаевым, теперь это все заграница, на Соцконе-89 ночная гроза вырубила освещение? Заодно, понятно, пропала в номерах вода.

Целое Черное море величественно клубилось под окнами, но воды, самой обыкновенной воды, не было ни в барах, ни в столовых, ни, о, боже, ни в одном туалете. В вечерней мгле десятки любителей фантастики копошились в сырых кустах. Сам Аркадий Натанович Стругацкий, добыв где-то плаш, тащил по лестнице ведро воды, сердитый, как жук в муравейнике. А вдалеке кричала верблюдица Дашка, боясь молний - вот корни неба! - сурово взрывающих тьму.

"Технология рассказа" была уже написана.

"Понять новое бывает трудно и в науке, и в искусстве. Как издевались современники над "Тристрамом Шенди" Стерна, как пожимали плечами над "Шумом и яростью" Фолкнера! Новое рождается в борьбе со старым, старое сопротивляется новому, а поскольку талантливое в литературе - это всегда нечто новое, то естественно, если оно поначалу встречает противодействие, отрицание, замалчивание, насмешки. Писатель всегда должен быть готов к непониманию и хуле. Должен исполниться стойкости, веры в себя, терпения.

Оценка же окончательно выносится лишь историей. И "Повести Белкина", и "Герой нашего времени", и "Красное и черное", и "Гамлет", весьма низко расцененные при появлении, обрели признание не скоро. Такова судьба всего, что опережает свое время, определяя пути развития культуры.

Хотя заслуженная и скорая прижизненная слава тоже нередка."

Кстати о славе.

Эти валентности еще не были у меня заняты, когда однажды, к изумлению моей жены, я получил письмо из сибирского городка Т., в котором когда-то прошло мое детство. Группа "Поиск" из школы ?2, которую я закончил лет тридцать назад, сообщала, что члены этой группы давно и упорно разыскивают всех знаменитых людей, которых судьба когда-либо забрасывала в эту школу. И неважно, как они учились. Эйнштейн ведь, известно, был в школе тугодумом, а французский писатель Эмиль Золя буквально вынужден был бороться за каждую удовлетворительную оценку по литературе. Великого микробиолога Луи Пастера его учитель химии называл серой посредственностью, ну и так далее. Так что дело не в том, как человек занимался, а в том, кем он стал.

Это меня утешило.

Неплохая компания, сказал я своей жене, намекая на Золя и Эйнштейна. Вот меня в школу приглашают на традиционный вечер. Пишут, в школе есть литературный музей, в нем собраны мои книги. А еще они пишут, в музее собрано все, что так или иначе связано с моим именем.