Сергей Абрамов - Требуется чудо

— Значит, и Александр Павлович тоже умеет? — непонятно было: то ли Наташа всерьез верила инспектору, то ли просто приняла шутку и подхватила ее, подыграла старшим — воспитанная девочка.

— Александр Павлович умеет больше: он людей насквозь видит. Так, Саша?

— Почти так. Грант, — согласился Александр Павлович, — вижу, только смутно.

— Не прибедняйся, Саша. Ты же, на крайний случай, поднатужишься и изобретешь какой-нибудь ящик с дырочкой. Сквозь нее все будет видно как на ладони…

Как в воду смотрит, старый болтун, думал Александр Павлович. Знал бы он, что почти попал в цель: не в «десятку», так около… Он любил Гранта, как, впрочем, и все артисты, помнил его чуть ли не с детства — тот уже и тогда инспектором манежа работал, по-старому шпрехшталмейстером, — хотя, как казалось Александру Павловичу, Грант был ненамного старше его самого: может быть, лет на десять-двенадцать. И все же, кто знает? В паспорт-то его Александр Павлович не заглядывал.

— Этого человека, который умеет читать по лицам, — сказал Наташе Александр Павлович, — зовут Грант Ашотович. А ее, Грантик…

— Стоп, — прервал инспектор. — Ты забыл, Саша: ее имя я сам прочитаю…

— Он внимательно всмотрелся в Наташино лицо, смешно пошевелил тонкими губами, закатил глаза. Наташа спокойно ждала результата. — Ее зовут… — инспектор помедлил, — На-та-ша… Так?

— Так, — Наташа, казалось, совсем не удивилась. А что, собственно, удивляться? Коли он умеет читать по лицам, то уж имя узнать — проще простого.

Они с Грантом стояли почти в центре манежа, и Александр Павлович невольно вспомнил себя, когда он впервые в жизни оказался посреди огромного и абсолютно пустого зала, посреди оглушающе-тяжкой тишины, один на один с липким страхом, который рождает чужое и чуждое, даже, кажется, враждебное человеку пространство; отчетливо вспомнил холодную струйку пота, вдруг скользнувшую между лопаток…

Потом, позже, этот страх ушел, но до сих пор Александр Павлович не любил оставаться в манеже один, да, по правде говоря, и не получалось: ассистентов в его аттракционе — восемнадцать человек, о каком одиночестве речь?

Но ведь было же!..

А он обещал Наташе сказку.

— Подождите! — вдруг воскликнул Александр Павлович. — Я сейчас! Только никуда не уходите, очень прошу. Стойте там, где стоите. Ну поговорите о чем-нибудь… Грант, расскажи ей анекдот, что ли…

— Ты куда? — крикнул Грант.

Но Александр Павлович уже бежал по коридору, пулей взлетел по лестнице на второй этаж — к своей гардеробной, откинул крышку кофра, в котором хранил всякий мелкий, не используемый в работе реквизит, разгреб воздушный, почему-то пахнущий конюшней завал пестрых шелковых платков, вытащил со дна аккуратный деревянный ящик с ручкой, похожий на те, в каких геодезисты хранят свои теодолиты или кремальеры, сломя голову бросился назад, в манеж, даже не заперев гардеробной — потом, потом! — откинул бархатный занавес форганга, остановился, тяжело дыша.

Грант и Наташа по-прежнему стояли посреди манежа, а серебряная вертушка, уже подвешенная на тросах, плыла на положенной для полета высоте над барьером — «воздушники» механизм проверяли, — и тонкая швунг-трапеция вольно качалась под ней.

— Ждете? Хорошо…

Он перешагнул через барьер; стараясь не промахнуться, поставил ящик точно в центре манежа, открыл его, достал оттуда аппарат, смахивающий на обыкновенный фильмоскоп для детей, только не с одним объективом, а с восемью, причем какими-то странными — узкими, длинными, похожими на револьверные дула с раструбами-блендами на концах. Быстро прикрутил четырехлепестковую антенку, винтами на ногах-опорах вывел на середину каплю уровня под стеклом — «загоризонталил» прибор. Размотал длинный тонкий провод, подсоединил его к розетке на внешней стороне барьера.

Грант и Наташа ошеломленно молчали, внимательно следя за манипуляциями Александра Павловича. Наконец Грант не выдержал.

— Что это, Саша? Новый трюк? — спросил он.

— Не знаю. Грант, — честно ответил Александр Павлович. Он поймал себя на том, что волнуется, будто впервые на манеж вышел. — Может, будет трюком, а может, и нет… — Он положил руку на пластмассовый тумблер на матово-черной подставке прибора. — Внимание!.. Наташа, смотри! — и щелкнул тумблером.

И безлюдный зал ожил.

Зашумел, заволновался партер, замелькали, выплыли откуда-то то из черной глубины, стали резкими, контрастными живые человеческие лица, взлетели, как голуби, аплодисменты, а невидимый оркестр на совершенно пустом балкончике грянул звенящий туш, и надо всем этим ярким и шумным многолюдьем, переливаясь и сверкая, летела настоящая ракета, а под ней, на трапеции — вот это уж и вправду почудилось! — напряженной струночкой вытянулась тоненькая воздушная гимнастка…

И вдруг все сразу исчезло. Даже прожекторы, опоясывающие купол, погасли; только горели аварийные лампы, еле-еле освещая безлюдный зрительный зал. Ракета-«вертушка» перестала жужжать — мотор отключился — и плыла по кругу по инерции, гасила скорость.

Из окошка электриков над директорской ложей кто-то выглянул и заорал на весь цирк:

— Что вы там навключали, черт бы вас подрал?! У меня предохранители на щите выбило… — и уже спокойнее: — Предупреждать надо…

Прожекторы вокруг купола снова зажглись, моторчик зажужжал, и ракета опять начала набирать скорость. А зал был по-прежнему пуст: прибор Александра Павловича «молчал».

— Перегорел, — констатировал Александр Павлович. Он перегнулся через барьер, выдернул вилку из розетки, начал наматывать провод на пластмассовую катушку.

— Вот тебе и ответ. Грант, — сказал он, — не выйдет трюка. Факир был пьян…

Наташа смотрела на Александра Павловича как на чародея, на всемогущего мага, хотя, честно говоря, сам Александр Павлович не ведал, как положено глядеть на магов и чародеев. Наверно, с восхищением пополам со страхом?.. Тогда накладка: страха во взгляде Наташи не замечалось, зато восхищения…

— Что это за штука, Саша? — Грант наклонился над прибором, внимательно его рассматривая. Восхищения в его голосе не слышалось — одно деловое любопытство. — Сам сделал?

— У меня кишка тонка, — усмехнулся Александр Павлович. — Подарили.

— Кто?

— Бем. Слыхал?

— Рудольф Бем? «Король магов»?.. Он же умер, по-моему.

— Два года назад был живехонек. Живет под Брюсселем, домик у него там. Полдня я у него просидел, обедали, ужинали. Старик расчувствовался и подарил мне эту штуку. Сказал, что сам хотел воспользоваться, да не успел.

— А ты чего же?

— Веришь: впервые включил. Чего-то боялся. Не мое…