Виталий Забирко - Все пули мимо

Ознакомительный фрагмент

На «нет» меня уже не хватает. Мотаю отрицательно головой.

— Пожаловались «челноки» в Центральный район, что с них на нашем рынке два «налога» берут. Один — Хозяину идёт, а второй — его шавке беспородной. — Харя встаёт, сминает рукой, пустую банку из-под «пепси» и на пол, что салфетку скомканную, роняет. — Не догадываешься, о ком речь?

Молчу я. А душа в пятках. Вот оно и продолжение.

Харя хмыкает.

— Есть у одного писаки сказочка о Премудром Пескаре, — нагнетает он. — Читал, небось?

«Читал, читал! — орёт во мне всё. — Да ни хрена не просёк. Точнее, читал только начало — фамилия обязала — и бросил. Скучно, поскольку заумно дюже». А сам не понимаю, как такая глупость в этот момент может в голову лезть. Надо бы бухнуться сейчас на колени перед Харей да прощения просить — но, знаю, не поможет.

А Харя уже и нож с руки на руку перебрасывает. И откуда он его вынул?

— Вот и кумекаем мы, — нехорошо лыбится Харя, — что будь Пескарь просто рыбкой никчемной, оно ещё ладно, но Премудрый — для нас уже чересчур. Мы ребята простые… — и неторопливо начинает на меня надвигаться. А лезвие ножа в его руке так это — блик, блик! — полированной золингеновской сталью посвёркивает.

Окаменел я. Хана, думаю. Точно так он Хвата порешил. И за меньшее, чем меня. Стою, что баран на бойне, и не шевелюсь. Куда мне против него, да и что я могу?

И тут со мной что-то происходит. Будто и не я перед Харей стою, а кто-то другой. И смотрю на него не своими глазами, а чьими-то чужими. И не моя рука, а чужая, ныряет за полу куртки, выхватывает «ствол» и, не дрогнув, стреляет прямо в лоб Харе.

Не успевает его труп грохнуться на пол, как с треском распахивается дверь, в холл врывается амбал и застывает в странной раскоряченной позе. А я стою с поднятой рукой, затиснув в ней «беретту», и не шевелюсь, поскольку тот, чужой, кто был во мне мгновение назад, меня покинул, а я понимаю, что не то что на мушку амбала поймать, но и дёрнуться не успею, как он будет рядом и шею мне свернёт, ежели пошевелюсь.

К счастью, распахивается другая дверь, этаким колобком вкатывается Хозяин и орёт раздражённо:

— Я же просил, чтобы тихо!..

Тут он видит ситуацию и недоумённо замолкает. Что поразительно, ни намёка страха в его глазах и ничего другого, кроме искреннего удивления.

— Даже так… — прокашливается он и окидывает меня с головы до ног недоверчивым взглядом. — Ладно. Поскольку лимит на трупы сегодня исчерпан, тебе принимать у него дела, — кивает он мне на тело Хари. — Сашок, — обращается он уже к амбалу, — поспособствуй новому «бригадире», — и с этими словами Хозяин выкатывается из холла.

Амбал расслабляется, хмыкает и кивает головой. Вижу, в его глазах наконец-то ко мне вроде какой-то интерес проявляется. Будто видит меня впервые.

— «Пушку» спрячь, — миролюбиво советует мне, и я сую «ствол» под мышку. — С назначеньицем на новую должность, — подходит он ко мне и хлопает рукой по плечу.

И, странное дело, мне что назначение это, что труп Хари, которого я только что к праотцам отправил, — всё по фиг. Будто ничего и не произошло — так, рядовой инцидент и даже менее. Словно банку «пепси» выпил. И всё.

— А с этим что делать? — деловито так спрашиваю я и на труп киваю.

Гляжу, в глазах Сашка ещё больший интерес ко мне просыпается.

— Ну ты и штучка, оказывается, — качает головой. — Труп нужно перенести во второй гостевой домик. Там четыре гроба стоят — один свободный.

Это я схватываю мгновенно. Три гроба для вчерашних жмуриков, а один, ясный перец, меня дожидался… Да вот промашечка вышла. И понятно теперь, почему сюда на своих «колёсах» нельзя было приезжать. С чего бы это, спрашивается, моя «вольва» вдруг возле поместья Хозяина стояла бы, если меня, по всем раскладкам, вчера на рынке грохнули?

Поворачиваюсь к своим. Как застыли они при выстреле, что на фотографии, так до сих пор хлебальники и разинуты.

— Значит так, соколики, — говорю, — берём его за руки-ноги и — вперёд.

А сам нагибаюсь, подбираю нож золингеновский, лезвие защёлкиваю и в карман сую. На память.

Да, пришлось мне в этот день помотаться. И в бюро похоронное — как заказ выполняется проверить, и в церковь — попа приглашать, чтобы завтра «невинно убиенных» отпел, а также на кладбище и в ресторан — и там и там места заказать. А кто чьи займёт — это как кому повезёт. Одно в новой должности хорошо — за баранку Оторвилу посадил, он на своей «мазде» меня везде и катал. Как со всем управились, велел Оторвиле в пожарную часть заехать. Ох, и долго мне пришлось втолковывать начальнику, чтобы он подыскал мне что-нибудь огнезащитное — на диван положить. Стоит он что дубина стоеросовая и только глазами лупает, не понимая, чего это я такого на диване делаю, что там горит всё? В конце концов продал он мне за сотню баксов скатку асбестового одеяла, но, подозреваю, до ночи себе затылок чесал. Во, думает небось, баба у него огонь!

Примёлся домой уже затемно. В квартире тишина. Включаю свет, захожу в комнату. Спит мой Пупсик сном праведника, сопит в две дырочки. Но поза та же: коленки охватил, однако руки не сцеплены, а в кулачки сжаты.

Кладу на пол скатку асбестового одеяла и вдруг замечаю: валяются на полу три пустые ампулы, как раз под его кулачками. Тогда смотрю на кулачки внимательней и вижу, что в одном кулачке две ещё полные ампулы зажаты, а в другом — пузырёк с микстурой.

Ах, моб твою ять! — как громом поражает меня. Слабость неожиданно в коленях у меня откуда-то берётся, и я плюхаюсь на диван у Пупсика в ногах. Вот, значит, кто водил моими руками, когда Харя на меня с ножом шёл… Нет, парень, я тебя теперь от себя никуда не отпущу. Прописан ты здесь навечно.

4

Такие похороны надо видеть! Рано утром, ещё затемно, гробы перевезли в районный Дом культуры и выставили в фойе. И потянулась толпа прощаться — просто удивительно, откуда у наших-то покойничков столько родственников и знакомых? Даже из мэрии представители были — знать, уважают нас и считаются. Я такое видел разве по телевизору, когда героев августовского путча хоронили.

В одиннадцать доступ к телам прекратили — а то бы шли, подозреваю, до вечера. Батюшка покойничков отпел, пообещал местечко тёплое в царстве небесном, и понесли мы их. Впереди венков с сотню — на два квартала растянулись, — а потом с гробами мы, товарищи по общему делу. Все в чёрном, туфли лакированные, костюмы, что антрацит — блестят даже, и рубашки со стоячими воротничками, застёгнутыми на горле, но без галстуков. Я, конечно, гроб не нёс — куда мне с моей комплекцией, — шёл, чуть ли не печатая шаг, в почётном охранении, которое мы с ребятами квадратом вокруг гробов организовали. За нами, естественно, родственники, знакомые и те, кто на дурняк на поминках выпить пришёл, — сотни три-четыре будет, а затем вереница легковушек и автобусов разных марок от «а» до «я» (то бишь от американских до японских, исключая, естественно, отечественные). А по обочине широченной улицы омоновцы стоят, нас от набежавших зевак отделяют.