Роберт Силверберг - Ночные крылья. Человек в лабиринте. Полет лошади

Ознакомительный фрагмент

— Да, верно.

Гормон спросил:

— А сегодня, сколько союзов существует сегодня?

Чувствуя себя немного не в своей тарелке, Бэзил ответил обтекаемо:

— По крайней мере сто, мой друг. Некоторые из них очень многочисленны, некоторые имеют лишь локальный статус. Меня интересуют лишь первые союзы. То, что произошло в последние несколько столетий — дело других. Затребовать для тебя информацию?

— Да нет, — сказал Гормон, — я ведь спрашивал так, от нечего делать.

— Ты очень любознателен, — сказал Летописец.

— Я просто считаю, что мир и все, что в нем существует, очень интересно. Разве это грех?

— Это странно, — ответил Бэзил. — Бессоюзные редко поднимаются выше своего уровня.

Появился Слуга. В том, как он склонился перед Эвлуэлой, сквозили одновременно и почтение и презрение:

— Принц вернулся. Он желает, чтобы вы пришли к нему во дворец. Прямо сейчас.

Ужас мелькнул в глазах Эвлуэлы. Но отказаться было невозможно.

— Мне идти с вами? — спросила она.

— Прошу вас. Вы должны одеться и привести себя в порядок. Он также желает, чтобы вы вошли к нему с раскрытыми крыльями.

Эвлуэла кивнула, и Слуга увел ее.

На какое-то время мы остались стоять на пандусе. Летописец Бэзил рассказывал о былых днях Рама, я слушал его, а Гормон вглядывался в сгущающуюся темноту. Неожиданно у Бэзила пересохло в горле, он извинился и торжественно удалился. Через несколько мгновений во дворике под нами отворилась дверь и появилась Эвлуэла, которая шла так, будто была из союза Сомнамбул, а не Воздухоплавателей. Сквозь прозрачные ткани просвечивало ее обнаженное хрупкое тело, которое казалось абсолютно белым в свете звезд. Ее крылья были расправлены, трепетали и подрагивали. Слуги поддерживали ее под руки. Казалось, они ведут ожившее изображение, а не живую женщину.

— Лети, Эвлуэла, лети, — буквально прорычал Гормон, стоявший рядом со мной. — Беги, пока не поздно!

Она скрылась в боковом проходе дворца.

Мутант взглянул на меня.

— Она продала себя Принцу, чтобы мы получили кров.

— Похоже, что так.

— Я бы мог разнести этот дворец!

— Ты любишь ее?

— Разве это не очевидно?

— Успокойся, — посоветовал я. — Ты необычный человек, но все же Воздухоплавательница не для тебя. А уж особенно Воздухоплавательница, которая делит ложе с Принцем Рама.

— Она перешла к нему из моих рук.

Я был потрясен.

— Ты знал ее?

— И не один раз, — сказал он с грустной улыбкой. — В минуту блаженства ее крылья трепещут, как листья на ветру.

Я вцепился в поручень, чтобы не свалиться вниз. Звезды закружились у меня над головой, и задрожала и запрыгала древняя Луна и два ее бледных спутника. Я был потрясен, еще не понимая толком, почему. Из-за того, что Гормон рискнул нарушить закон? Или это давали себя знать мои псевдородительские чувства к Эвлуэле? Или это была обычная зависть к Гормону, осмелившемуся совершить грех, на который у меня не хватило смелости, хотя и было желание?

Я сказал:

— Тебе могут выжечь мозг за это. Они могут уничтожить твою душу. И ты сделал меня своим сообщником.

— Ну и что? Принц приказал — и получил то, что хотел. Но до него были и другие. Мне нужно было кому-то рассказать об этом.

— Хватит. Хватит.

— Мы увидим ее снова?

— Принцам быстро надоедают их женщины. Несколько дней, а может быть и единственная ночь — и он вышвырнет ее обратно к нам. И тогда нам, наверное, придется уйти из гостиницы. — Я вздохнул. — По крайней мере, мы пробудем здесь еще некоторое время.

— И куда ты пойдешь? — спросил Гормон.

— Останусь ненадолго в Раме.

— Даже если тебе придется ночевать на улице? Здесь, похоже, невелика нужда в Наблюдателях.

— Что-нибудь придумаю, — ответил я. — А потом, наверное, пойду в Парриш.

— Учиться к летописцам?

— Увидеть Парриш. А ты, что тебе нужно в Раме?

— Эвлуэла.

— Оставь этот разговор.

— Хорошо, — сказал он, горько усмехнувшись, — но я останусь здесь, пока Принц не бросит ее. Тогда она будет моей, и мы придумаем, как выжить. Бессоюзные горазды на выдумки. Им приходится. Может быть, мы найдем какое-нибудь временное жилье в Раме, а потом двинемся вслед за тобой в Парриш. Если ты, конечно, не возражаешь против того, чтобы странствовать с уродами и неверными Воздухоплавательницами.

Я пожал плечами:

— Посмотрим, когда придет время.

— А раньше тебе приходилось бывать в компании Мутантов?

— Нечасто. И недолго.

— Я польщен. — Он забарабанил пальцами по парапету. — Не бросай меня, Наблюдатель. Я очень хочу быть с тобой рядом.

— Почему?

— Я хочу увидеть твое лицо в тот день, когда машины скажут тебе, что Вторжение началось.

Плечи мои опустились.

— Тогда тебе придется долго ждать.

— А разве ты не веришь, что Вторжение состоится?

— Когда-нибудь, но не скоро.

Гормон усмехнулся.

— Ты не прав. Они уже почти здесь.

— Не смеши меня.

— В чем дело, Наблюдатель? Ты потерял веру? Это известно уже тысячу лет: Иная раса захочет получить Землю, и получит ее по условиям договора, и в один прекрасный день явится, чтобы взять ее. Все это было известно еще в конце Второго Цикла.

— Я знаю это, но я не Летописец. — Потом я повернулся к нему и произнес слова, которые, как я думал, я никогда не произнесу вслух. — Я слушаю звезды и провожу свои Наблюдения уже в течение двух твоих жизней. То, что делаешь слишком часто, теряет смысл. Произнеси свое имя тысячу раз, и оно превратится в пустой звук. Я Наблюдал, и Наблюдал хорошо, но в ночные часы я иногда думал, что Наблюдаю впустую, что зря растрачиваю свою жизнь. В Наблюдении есть свое удовольствие, но, вероятно, нет смысла.

Он схватил меня за руку.

— Твое признание так же неожиданно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель! Вторжение близко!

— Откуда ты можешь знать это?

— Бессоюзные тоже кое-что могут.

Разговор этот задел меня за живое. Я спросил:

— Ты, наверное, иногда сходишь с ума оттого, что ты бессоюзный?

— С этим можно смириться, да и потом отсутствие статуса компенсируется некоторыми свободами. Я, например, могу свободно разговаривать, с кем захочу.

— Я заметил это.

— Я иду, куда хочу. У меня всегда есть пища и кров, хотя пища может быть гнилой, а кров — убогим. Женщины тянутся ко мне вопреки всем запретам. Благодаря этому, вероятно, я не страдаю комплексом неполноценности.

— И ты никогда не хотел подняться на ступеньку выше?