Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник. Фантастический роман

— Как? — всплеснула руками девушка. — Этих ретроградов, этих… Ведь они пишут по указке Третьего отделения! Лесков — это, если не ошибаюсь, тот господин, что прежде под псевдонимом Стебницкий писал. Пасквильные романы «Некуда», «На ножах»… Да что же это за затмение на вас нашло?..

— Знаете ли, — деликатно пригасив голос, заговорил Ильин. — Злоба дня штука каверзная. То, что вам казалось главным, оказалось мелочью, а вот действительные ценности современники часто проглядывают…

— Милостивая государыня, — вмешался Овцын. — Что-то вы про мужицкое горе говорить изволили — не уразумел. Ужли сей низкий предмет вас занимать может? По разговору-то вы как будто не из податного сословия…

— Да, я тоже из дворян… к сожалению, к стыду своему. Но я искуплю вину предков перед народом. Долг интеллигенции перед мужиком…

— Позвольте узнать, а батюшка ваш в каких чинах, — перебил щеголь.

— Генерал от инфантерии, — сконфуженно произнесла девушка. — Только это ровным счетом ничего не значит.

— О, напротив, — заволновался Овцын. — Его превосходительство, вероятно, в Петербурге место службы имеют. Или на покое уже, среди верных рабов довольство вкушают?

— Каких рабов? — возмутилась девушка. — Крепостное право восемь лет как отменили! Папа приехал на лето в имение, и я с ним напросилась, надо же, наконец, начинать познание народной жизни. Теоретически я подготовлена, а вот практически…

— Еще вопрос, — подал голос Ильин. — В сумбуре этом… вы единственная, кто нам свое инкогнито не раскрыл…

— Ах, пардон, — смутилась генеральская дочь. — Анна Аполлоновна Бестужева-Мелецкая…

— Так вы князю Феодору Гаврииловичу кем приходитесь? — с умилением в голосе спросил Овцын.

— Правнучка.

— Помилуйте, да ведь сие… — Губернский секретарь захлебнулся от переполнявших его чувств. — Вашего дедушку, Флегонта Феодоровича, не далее как третьего дни изволил нянчить. Прешустрый младенец, в одночасье кафтан мне испачкать изволили… Так выходит, они сынишку своего Аполлоном нарекли? Превосходное имечко, изрядному, стало быть, воителю досталось…

«Ишь мелким бесом рассыпается», — скривившись, подумал Ильин. Ему сразу припомнился Лазуткин из их сектора. Почти с теми же ухватками этот мэнээс кадил всякому членкору, ударял за любой профессорской дочкой — не взирая на ее «стати», лишь бы корни ее уходили в академическую почву достаточно глубоко. Лазуткин был уверен, что рано или поздно зацепится за какую-нибудь семейку и сможет надоить из тестя и докторскую, и авто, и квартиру, и неслабую загранкомандировку — что-нибудь по обмену или на пару лет в совместную экспедицию. Как-то, когда их с Ильиным отправили от сектора на овощебазу, Лазуткин разоткровенничался. То ли полутемный подвал, заваленный гниющими капустными кочанами, то ли промозглая сырость, доносимая сквозняками из вентиляционных шахт, то ли еще что-то породило в душах фольклористов отчаянный релятивизм. Весь день они давили каблуками кирзачей ослизлые кочаны, пинали попадавшиеся под ноги картофелины, упражнялись в метании тяжелых ножей по арбузам. Так что к концу дня мироощущение их подернулось флером особо утонченного цинизма, и, как бы щеголяя друг перед другом, они выдавали сентенции одна одной хлеще. Тогда-то Лазуткин и сказал: мне, брат, многого не надо, я из гегемона вышел. Но и на меньшее, чем среднепрофессорский уровень жизни, не соглашусь. Кряхтеть, однако, не намерен, дабы к полтиннику отрапортовать: несмотря на язву и ишиас, прибыл к финишной ленте, дабы откушать причитающуюся мне пайку. Я, мсье, сразу хочу по-человечьи есть и спать, а посему намерен в ближайшие год-два внедриться в качестве зятя в одну из могучих научных фамилий…

Овцын продолжал сюсюкать:

— Именьице ваше в целой губернии славно. На тезоименитства Федора Гаврииловича не токмо что губернатор с архиереем — столичные сановники, по делам вотчин родовых в наших палестинах пребывающие, съезжаются. Надобно видеть было, какой бал задали их превосходительство по случаю рождения первенца своего Флегонта! А охоты какие — по две дюжины волков борзые давили; медведей, сохатых без счету били. Феатр какой содержали! Французский посланник, кабинет-секретаря в поездке по губернии сопровождавший, решительно в восторг пришли.

Ивашка, хранивший до сих пор молчание, вновь дал о себе знать:

— От позорищ сих, от игрищ диавольских с машкерами, образу божию в человеке поношение, а врагу человеческому радость! Истинно сказано: последние времена настали.

— Позвольте не согласиться с вами, Иван Анисимович, — ответил Ильин. Смею вас заверить, что вы жили задолго до конца света.

Княжна Бестужева-Мелецкая неожиданно поддержала гражданина семнадцатого века:

— Вы правы, Иван Анисимович. Все это наносное, заемное. Необходимо отыскивать зерна подлинной культуры в народной почве. Наш путь самобытен, истина в крестьянской общине.

— Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить, — полувопросительно-полуутвердительно продекламировал Ильин.

— Превосходно! — отозвалась княжна. — Чье это?

— Тютчев.

— Это какой-то второстепенный поэт? Из придворных сфер?.. Да-да, вспоминаю, на каком-то из балов папа подводил меня представить… Лысоватый старикашка, похожий на чопорную классную даму. Но несмотря на невзрачную внешность, кругом него все увиваются, передают его mot's. Он изрядный острослов…

— И великий, а не второстепенный поэт, — назидательно сказал Ильин.

— Ну это вы хватили. Да он еще к тому же славянофил… А ведь это вовсе несовместимо с прогрессивным образом мыслей.

Ильин улыбнулся в темноте и совершенно серьезным тоном спросил:

— А то, что вы сейчас изволили толковать про общину и про особый путь, это не славянофильство?

— Как можно! — Голос Бестужевой зазвенел от возмущения. — Славянофилы пропагандируют Домострой, цепи, они хотели бы, облачась в мурмолку и сафьяновые сапоги, возлечь на лежанку и оттуда обращаться к народу-богоносцу… А мы, социалисты, хотим видеть мужика свободным от всего этого.

— Вы Домострой читали? — с легкой ехидцей спросил Ильин.

— Зачем? Я из статьи Антоновича о нем достаточно узнала…

— Антонович?.. Это какой-то мелкий критик? А, помню-помню по курсу истории журналистики, он прославился тем, что не написал ни одной положительной статьи или рецензии. Джек-Потрошитель отечественной словесности.

— Какой еще Джек? — недоуменно вопросила княжна.

— Ах да, совсем забыл… Это лет через двадцать после того, как вы угодили в воронку времени, в Англии появился знаменитый убийца…