Изнанка матрешки. Сборник рассказов - Виктор Васильевич Ананишнов

Ознакомительный фрагмент

под самым сердцем. – Зачем я бегу? Почему я бегу? За что меня бьют?

Едкий обильный пот облил Пуклика целиком, словно ливень, рухнувший с небес. В горле, казалось, торчала раскалённая кочерга, и ею кто-то неосторожно пошевеливал. Сердце приготовилось выпрыгнуть из тела, чтобы не испытывать его бешеных потребностей.

Умру! – теплилась мысль в загнанном сознании, борющемся за выживание подчинённого ему организма.

Всё! – понял Пуклик, падая и проваливаясь в бесчувствие. В разорванную грудь со свистом входил воздух, но его не хватало.

– А-ххо!.. А-ххо!.. – хрипела грудь.

Он лежал выхваченной из воды рыбой в прихожей своей квартиры, одетый в плащ, обутый в один ботинок. От пота мало что не натекла лужа. Вся одежда промокла насквозь.

Упираясь в скользкий пол дрожащими от слабости руками, раздираемый кашлем, Он с неимоверным усилием перевернулся со спины на бок и сел. В голове, беспомощно падающей на грудь, клубился туман страшной обиды. Он заплакал, закашлялся. В груди и в горле застрял сильно нагретый металлический стержень и мешал дышать и глотать.

Не было сил подняться на ноги. Он пополз на четвереньках к ванной комнате. С трудом, стеная, надсадно кашляя и отлёживаясь, стащил с себя всю одежду, пустил горячую воду, перевалился через край ванны и притих. Спустя несколько минут Он уже блаженно внимал тому, как восстанавливается дыхание, хотя боль в груди не проходила, как отходят ноги и начинают повиноваться ему.

Закрывая воду, вспомнил о купленной водке. Перегнулся через бортик ванны и нащупал в кармане сброшенного на кафель плаща бутылку.

Через час пьяный и голый сидел на кухне, ел холодную, оставшуюся после вчерашнего ужина, картошку, откусывал колбасу прямо от куска и вперемешку запивал всё это горячим чаем.

Разогретый и сытый прошлёпал по полу, забрался в постель и заснул без мыслей, воспоминаний и обид, словно кто его обвёл, как говаривали в старину, мёртвой рукой…

Среди ночи его подняли пинками и резким голосом.

Глаза не открывались, бёдра, поясница и икры болели острой болью. Пытаясь встать, Он почти рыдал, не понимая кому понадобился, за что бьют опять. Тем временем его бесцеремонно встряхнули, отбирая последние силы. Голос Кути зло и надрывно прозвучал над самой головой:

– Пуклик!.. Ты?.. Пьяный?.. Этого я не прощаю… Обжа!.. Готовь бочку и катай его за провинность.

Невидимый Обжа залился идиотским смехом.

Вблизи, разрывая темноту, под свежим ветром колыхалось пламя жаркого костра. А Пуклика, который до сих пор не соображал, что с ним происходит, грубо схватили и толкнули головой в положенную на бок большую бочку. Он вдохнул стойкий запах пива и упал, стукнувшись головой о днище. Бочку покатили.

Вначале он упирался, сопротивлялся и ощущал удары локтями и головой, потом потерял сознание.

Будильник – самое злое изобретение человечества – звонил до того, пока Он не пришёл в себя со сна.

Проснулся, как с горы скатился.

Лучше бы не просыпался! Не было сил даже стонать.

Как и что Он думал о необходимости встать с постели, можно написать рассказ-вопль; сам подъём достоин повести-боли, а утренний туалет – по меньшей мере, драмы. Из таинственной глубины зазеркалья на него глянуло незнакомое лицо пережившего страшное несчастье человека: ввалившиеся подёрнутые мутью, как немытые сливы, глаза, синяки на скулах, ободранный и всё ещё кровоточащий нос, помятые и расставленные парусами быстроходного клипера уши…

– Как же я пойду на работу-у?..

Взвыл Он со страху в голос, потому что постоянное и неукоснительное соблюдение трудовой дисциплины служило для него тем якорем-мертвяком, который ещё удерживал его в коллективе. Хотел этого последний или нет. А дело своё он знает и выполняет. Но опоздай или не приди Он на работу без уважительной причины, а похмелье самая разнеуважительная, и ему нечем будет крыть козыри-наскоки тайных и явных недругов.

Следующая мысль была куда счастливее: – Сегодня же суббота!

Тут же появился недоумённый вопрос: – Зачем же я вчера завёл будильник?

Сколько не думал о будильнике, ничего вразумительного припомнить не мог. Память зашла в такие потёмки, что, казалось, и не вернётся оттуда. Должно быть, завёл пружину по инерции, на ночь глядя, ведь делал это каждый вечер. Вспоминай, не вспоминай, а в голове – хоть постучись ею обо что монолитное – ничего путного, лишь одна боль.

Попил чаю и снова завалился на кровать. Только к вечеру пришлось встать, одеться и сходить в магазин купить кое-какой еды. В магазине долго простоял в раздумье у винного отдела, невесело вспоминая запавшие в сознание слова и реализованные угрозы Кути.

Бутылку всё-таки взял. И повеселел. Показалось, как будто лихо перешагнул какой-то важный рубеж, за которым всё, что осталось, представлялось теперь простым, неважным и не страшным. И даже боли прошли.

Дальнейшие действия подчинялись знакомой схеме. Деловито прикупил традиционной для себя закуски и, насколько мог, бодро зашагал домой.

– Бум-бум-бум! – напевал Он, поднимаясь с остановками и одышкой по лестнице вверх – лифт не работал.

Влажный прохладный ветер приятно освежал кожу. Пахло нечистотами и удушливым аппетитно жареным мясом. Слышались приглушённые звуки, создаваемые множеством людей и животных.

Косые лучи солнца конца дня освещали выложенную камнем площадку и дюжину раздетых по пояс толстяков, рты которых были забиты едой, а они обеими руками ещё добавляли в них.

– Чего сидишь? Желудок не набиваешь? Чрево не холишь? Или объелся?

Жующие засмеялись, как от неожиданной шутки.

Он поднял глаза и увидел перед собой громадного мужчину с монгольфьером на месте живота.

– Я-я?.. э-э… – Он никак не мог сообразить, где это он сейчас находится и кто Он теперь? Ведь только что Он всходил по лестнице, напевал и предвкушал выпивку. – Вы это мне?

– Тебе, тебе, – сказал великан-толстяк. – Чтобы мне не пообедать!

Это тоже, наверное, была шутка, так как все вокруг непринуждённо возликовали.

– Кто… Где… – промямлил Он, не зная, что и сказать.

– Новенький? Га!.. Новенький! Так бы и говорил… – неизвестно чему обрадовался великан и растопыренными пальцами толстенных рук ударил себя по громадному пузу, как по барабану. – Бу-бу-бу! – отозвался живой шар. Самозабвенно прослушав исполненную партию, великан продолжал: – Тогда давай знакомиться… Андромед! О! Запомни моё имя! А ты будешь… Гей. Нет. Лучше – Афин. Тоже не подходит. Может быть, Елен? Ага! Елен! Чтоб мне не пополдничать!

Все толстяки покатились в смехе от его последних слов. А Андромед сказал и в самодовольной медлительности во всём уверенного человека развернул живот в сторону таких же, как и он, больших жирных весёлых сотрапезников, среди которых объявился вновь наречённый Елен.

– Ешь, Елен! – пригласил сосед, с коим рядом оказался Елен, подсев в круг едоков, и пододвинул к нему громадную тарель с крупными, с картошку для посадки, лоснящимися жиром бобы. – Первое средство для веса и устойчивости.

– Да, – подтвердил Андромед, с усилием проталкивая слова сквозь занятый рот. – Так мы их, тощих, одними животами посталкиваем. Пусть