Яцек Дукай - Собор (сборник)

Из видеофильмов ты представлял, как выглядит класс в обычной школе. А тут классов не было. В этой Школе учителей было больше, чем учеников. В ней не ставили оценок. Здесь не было деления на лекционные часы и конкретные предметы. Не было здесь и соперничества между детьми: каждый учился совершенно отдельно от остальных. И хотя у вас бывали оказии обменяться своим опытом, потому что никто и не запрещал вам вести разговоры (и вообще, никаких искусственно придуманных запретов не было; если что-нибудь было запрещено, то у вас просто не было ни малейшего шанса этот запрет нарушить, и как раз по подобного рода возможности ты и делал заключение о запрете), и вы и вправду часто обменивались им ― это никак не нарушало навязанной схемы обучения. Те, кто находился на стадии начальной учебы ― как ты сам в течение первых месяцев ― в принципе учились тому же самому.

Лишь впоследствии тропинки их науки расходились, но это потом; потом расходились и они сами: их переводили в другие части Школы. Не существовало и правила, регулирующего момент такого перевода; на него никак не влиял ни возраст ученика, ни длительность его предварительного обучения. Во всяком случае, вы этого правила не вычислили. Распоряжение о переводе могло прийти в любой день. Но само это состояние постоянной подвески «между», для других, возможно, было мучительным, для тебя же ничем необыкновенным не являлось; тебе как раз приходилось привыкать к погружению в неизменности и покое. И в этом отношении ты вовсе не был каким-то исключением среди воспитанников Школы. Вам не запрещали разговаривать, вот вы и разговаривали: все они были такими же отверженными как и ты сам, Пуньо.

Всех их собрали ― посредством полиции или других правительственных учреждений ― на городских помойках, в трущобах, в разгромленных малинах. Здесь вы очутились ― наконец дошло до тебя ― именно потому, что не было никого, кто мог бы ими заняться, кто мог бы их отыскать и с помощью каких-то героических юристов выдрать из когтей Школы. Школа брала только тех, которые и так уже для этого мира не существовали. Твое видеотечное сознание подсказывало тебе очевидные ответы на вопрос о причине применения подобного критерия выбора: безумно опасные миссии, преступные опыты на человеческих организмах, тайна, секреты.

Только Школа официально была тайной.

Как-то морозным зимним утром сквозь зарешеченные окна с покрытыми паром вашего дыхания стеклами вы увидали высаживающихся из автомобиля перед террасой трех военных: темные очки, несессерчики, серые мундиры, знаки отличия высоких чинов. Звездными ночами этот предполагаемый секрет Школы был красивым и возбуждающим, только в свете дня он расплывался среди сотен новых слов на новых языках, рядов дифференциальных уравнений, хаоса n-мерных моделей абстрактных процессов на светящихся экранах мониторов.

Компьютеры тебе нравились, эти мертвые машины не обладали собственной волей и обязаны были тебя слушаться. В школе был целый зал, буквально напичканный ими, в котором ты проводил десятки часов, в одиночестве, в тишине, прерываемой лишь скрежетом разгоняемых винчестеров и кликаниями мышки и клавиатуры. Ты думал: Пуньо и компьютеры; Золотой Цилло.

А ведь это было всего лишь началом.

― И что дальше?

― Убьют нас, всех нас убьют.

― Заткнись, Рик.

― Сегодня я спросил Седого.

― И что он сказал?

― Что, мол, посмотрим. Им приказали на эту тему нам ничего не говорить.

― Потому что мы бы перепугались. Говорю вам, давайте отсюда сбежим!

― Заткнись, Рик.

― Привезли двух девочек. Сам видел.

― Где они их держат.

― А что на третьем этаже?

― Или в закрытом крыле?

― Зачем им столько детей?

― Нас как будто бы уже и нет. У вас когда-нибудь были документы? Вас где-нибудь регистрировали, не считая полицейских картотек? У скольких из вас хоть фамилии есть?

― Что ты хочешь этим сказать, Пуньо?

― «Механический апельсин» видел? В этой Школе нет никого такого, кого бы по сути своей не направили в исправительное учреждение.

― А я вам говорю, что это какие-то медицинские эксперименты. Станут из нас пересаживать мозги, сердца, печенки…

― …каким-нибудь скрюченным, чертовски богатым дедам.

― Но ведь это не частное предприятие!

― И на кой черт вся эта наука? Нет, это бессмысленно. Сегодня мне приказали переводить параллельно на три языка. А потом еще дали посмотреть какой-то нудный балет, думал, что я там и чокнусь.

― Малыша снова тестируют.

― Что, Малыш, ничего не помнишь?

― Ты знаешь, как оно бывает. Дают тебе что-то выпить, а потом просыпаешься часа через два и как будто наширялся.

― Тут миллионы. Десятки миллионов. Оборудование какое, сами видели. Должно же это как-то вернуться.

― Френк грозился, что забастует.

― Это как же?

― А перестанет учиться.

― Чего он хочет?

― Я разве знаю?

― Ну, и что ему ответили?

― Мне не повторял. У него была беседа с Сисястой.

― Явно она его напугала.

― Поначалу говорили, что нас просто отошлют, если не будем учиться. Ну, и действительно, помните тех бунтарей? Не едят, не пьют, ни слова из них не выдавишь; их тоже увозили. А на тебе, Пуньо, чего висит? Два убийства?

― Ага. Говорю ж тебе, у них тут на каждого крючок имеется. Даже если и убежит ― так что сделает? Может это и тюрьма, но вот скажи мне, Джим, или ты, Ксавье: вы когда-нибудь жили с такими удобствами?

― Нет, Пуньо, ты, блин, больной! Решетки эти видишь? Видишь?

― Пусти его!

― Хрен тебе, парень. И не говори, что сам бы не смылся, если бы имел оказию.

― Ясен перец, смылся бы. Хотя… даже не знаю, может и нет. А что, вам тут так паршиво?

― Дурак ты, Пуньо, дурной как слепой петух.

― Бежать…

― …всегда надо.

Тогда еще никто из вас не знал, что не только комната Ксавье, в которой вы собирались, но и любая другая, коридор и туалеты ― все до одного помещения плотно нашпигованы безостановочно записывающей видео- и аудиоаппаратурой, миниатюризированной чуть ли не до абсурда. От этих камер и микрофонов не скроется никакое ваше слово, никакой ваш жест, гримаса на лице, незавершенное движение. В безлюдных подвалах Школы ― о чем, случайно подслушав, ты узнаешь намного, намного позднее — ненасытный суперкомпьютер складирует в себе разбитые на цифровую пыль образы с миллионов метров видеопленок.

А правда такова, что он уже никогда не поглядится в зеркало и не увидит своего тела, пускай даже и записанного на видео.

«Пуньо, дорогой мой, — сказала ему пару недель назад Девка, — ты уже не человек».