Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Но бессознательное и не позволяет забыться человеку, пере­шедшему «грань». Иллюстрация этого — состояние Раскольников а. На другой день после убийства герой — в беспамятстве. О том забыл. Но постоянно помнит, что о чем-то очень важном забыл, о том забыл, чего забывать нельзя. Подсознание постоянно тре­вожит сознание, не позволяя последнему избавиться от трудного для себя напоминания.

Бессознательное в человеке проявляется через различные чув­ства и состояния. Познать его, однако, весьма трудно. Особенно рассудком.

Рассудок не может познать всего человека. И он не является представителем всего человека. Как говорил герой «Записок из подполья», рассудок есть лишь 120 часть человека. «Рассудок зна­ет только то, что успел узнать (иного, пожалуй, и никогда не уз­нает; это хоть и не утешение, но отчего же этого и-не высказать?), а натура человеческая действует вся целиком, всем, что в ней есть, сознательно и бессознательно...» [5, 115].

Одна двадцатая или более — не в количестве дело. А в мысли, что рассудок не есть представитель всего человека. Этот тезис не только героя, но и авторский. И повторялся он не один раз. Со­шлюсь лишь на одну из записей: «Наука — теория. Знает ли на­ука природу человеческую? Условия невозможности делать зло — искореняют ли зло и злодеев? — И не явится ли голос, который скажет, хочу иметь возможность делать зло, но ;.. и т. д.» [ЛН, 83, 453].

Наука, рассудок упрощают человека. И отношение к их пре­тензии на знание человека у Достоевского скептическое. Досто­евский считает, что надо «наблюдать природу человека во всех ее видах» [ЛН, 83, 403]. Во всех видах — значит с учетом коэф­фициента на неполную выразимость сознательного и трудную до­ступность для разума бессознательного.

Относительно некоторых компонентов последнего Достоевский говорил, что, например, «чувство и влечение дело необъяснимое» [П, 1, 200]. Умом не объяснимое. Вернее, рассудком. Ибо слово «ум» употребляется писателем в разных значениях. Не главный ум сводится к рассудку. Ум главный — это рассудок и чувства.

Почти все герои Достоевского — люди с умом. Но с разным. Ум Валковского, Лужина направлен всецело на обделывание де­лишек. Относительно Лужина Раскольников заметил: «Человек он умный, но чтоб умно поступать — одного ума мало» [6, 180]. Очень глубокая мысль, из которой и следует наличие двух умов. Это мысль, высказанная в 60-х годах героем. Но она авторская. Ее можно встретить в записных книжках последних лет жизни писателя: «Я не скажу, что у вас нет ума: обыденный ум у вас есть, но повыше чего-нибудь у вас действительно нет. Вы середи­на» [ЛН, 83, 562].

Итак, уму не главному, обыденному противопоставляется глав­ный. Интересен в этом отношении ум следователя Порфирия Пет­ровича. Глубокий психолог, хорошо понимающий человека, следо­ватель фактически без всяких внешних улик уличает убийцу. Опираясь лишь на наблюдения за его натурой — бессознатель­ным. Всякая попытка Раскольникова скрыть свою натуру оказыва­ется неудачной, бесполезной. Вот он пытается скрыть свою трево­гу за беззаботным смехом. И тем выдает себя. Три «дуэли» сле­дователя с преступником — пример того, как глубоко может один человек проникнуть в суть другого. И тем самым этот обычный государственный служащий обнажает глубину и сложность себя как человека.

Но ум следователя еще не самый главный. Он как бы предглавный. До главного ему не хватает той степени доброты (хотя сле­дователь — человек не злой), какая есть, положим, у Мышкина. Для того чтобы ум следователя стал главным, ему нужна боль­шая, чем есть, доля иррационализма. Ибо проникновение в суть человека у него более рассудочное, чем иррациональное. Способ­ные же в большей мере чувствовать и более добры к человеку. Рассудок, выпрямляющий человека, как выпрямляют гвоздь, и от­носится к человеку, как к гвоздю.

Главным умом обладают люди сердца. Это Тихон из «Испове­ди Ставрогина», Зосима, Алеша, князь Мышкин. Последний без­ошибочно определяет человека даже по портрету.

Хорошо, когда человек обладает умом и сердцем. Но это ред­ко случается. А если отдать предпочтение чему-то одному, то До­стоевский предпочтет сердце. Лучше чувства без знаний, чем зна­ния без чувств. Так, не слишком образованный Алеша глубже по­нимает человека, чем обладающие знаниями следователи Мити.

Интересна характеристика Аглаей «идиота» Мышкина: «... я вас считаю за самого честного и за самого правдивого человека, всех честнее и правдивее, и если говорят про вас, что у вас ум... то есть что вы больны иногда умом, то это несправедливо; я так ре­шила и спорила, потому что хоть вы и в самом деле больны умом (вы, конечно, на это не рассердитесь, я с высшей точки говорю), то зато главный ум у вас лучше, чем у них у всех, такой даже, какой им и не снился, потому, что есть два ума: главный и не главный» [8, 356].

Обладатели главного ума имеют более широкий набор средств для познания. У них, в частности, интуиция. Интуитивное воспри­ятие в романах Достоевского — безошибочное. Оно — у рассказчи­ка в «Униженных и оскорбленных». Оно у парадоксалиста, чув­ствующего, когда придет к нему героиня. И безошибочно. Интуи­ция гонит Мышкина на вечер к Настасье Филипповне — а там ос­новное действие. Интуитивно чувствует Мышкин преследования себя со стороны Рогожина. Интуитивно узнает дом Рогожина. Ин­туитивно предчувствует опасность Лебядкина. Единственное дока­зательство Алеши в пользу невиновности Мити — «по лицу вижу». И прав. Правда у Достоевского, как правило, на стороне видящих «по лицу».

Способный чувствовать может определить суть человека даже по смеху, ибо в смехе она проявляется ярко. Мышкин нахо­дит у Гани Иволгина детский смех. А это признак того, что чело­век в герое еще жив. Аркадий Долгорукий видит и слышит смею­щегося Макара. Смех его веселый. А смех, как он утверждает, «есть самая верная проба души» [10, 8, 391]. Ибо в нем проявля­ется глубинное в человеке. Люди в душе мрачные, живущие слиш­ком серьезно, не могут и смеяться. «Смех требует прежде всего ис­кренности, а где в людях искренность? Смех требует беззлобия, а люди всего чаще смеются злобно. Искренный и беззлобный смех это веселость, а где в людях в наш век веселость, и умеют ли люди веселиться?» [10, 8, 389 — 390]. Это говорит герой. Но мысль авторская. Она, в разных вариантах, повторялась часто. «Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что по смеху можно узнать человека, и если вам с первой встречи приятен смех кого-нибудь из совершенно незнакомых людей, то смело говорите, что это человек хороший» [4, 34]. Это из «Записок из Мертвого дома».

Смех выражает бессознательное в человеке. Можно ли поста­вить смех на службу сознанию, создать лжесмех? В принципе мож­но. И смех, иногда еще нами слышимый чаще всего есть лжесмех. Дель его — замаскировать суть смеющегося.