Михаил Ахманов - Заклинатель джиннов

Здесь мои и лежали. В тесноте, да не в обиде… На кого обижаться? Люди вокруг свои, их сверстники и те, кто помоложе и постарше, а что на кладбище бурелом, что в теплое время грязь и лужи, в холодное – снега до маковки, так к этим передрягам мы привычны. Советский, блин, народ!

Я протоптал тропу к скамейке у темного гранитного камня, разгреб сугробы и присел. Компания вокруг подобралась хорошая: слева – бабушка Дуня, семьдесят восемь годков, справа – дед Семен, ветеран Отечественной и Финской, как значилось на его плите, сзади – супруги Мочаловы, в сумме под сто пятьдесят, а прямо – мои, самые юные в этом коллективе. Вокруг могилы – бетонный бортик, над ним обелиск, на обелиске надпись и две фотографии… Отец сурово хмурился, мама глядела с ласковой улыбкой, будто спрашивая: ну как ты там без нас, сынок? Сыт ли, одет, обут? Весел или печален? Может, влюбился?

– Влюбился, – ответил я, – но дело не в том, родные. Поговорить бы надо. Сомнения гложут.

Голова отца качнулась.

– А в чем ты сомневаешься? Друга у тебя убили… Ну а второй твой друг убийц приговорил: око за око, зуб за зуб! Не убьешь, так эта мразь тебе покажет… тебе и другим…

– Верно мыслишь! – гаркнул справа дед Семен. – Нечего супостатам спускать! Уконтропупить их, и точка! В мои-то времена им живо бы шпинделя повыбивали!

– Не надо о твоих временах, – оборвал отец, не спуская с меня строгого взгляда. – Что колеблешься, сынок? Что тебя смущает?

– Кое-какие строки в биографиях подследственных. Ну например: имеет дочь пятнадцати лет… имеет двух детей, мальчишки семь и девять… Плодить сирот? Об этаком и думать неуютно!

– У Алика мать осталась. О ней тебе уютно думается? – Он подождал и тихо-тихо произнес: – Считаешь, все родители вроде твоих? Большое заблуждение, Сережа! Случается по-разному. Бывает и так, что лучше совсем без отца, чем с отцом-негодяем. Негодяйство – болезнь заразная.

Я поднял голову и посмотрел на памятник бабушки Дуни. Там, под именем, отчеством и фамилией, под датами жизни и смерти, темнела надпись: «Все скорби и радости мира преходящи». Жаль, ничего не сказано о сомнениях!

– Еще одно, отец…

– Твой Джинн?

– Да. Я не хочу, чтобы он становился убийцей!

– Разве пуля, попавшая в висок, – убийца? И разве убийца – нож, который всадили под ребро?

– Но он не нож и не пуля! Он – разумный! Живой!

– Если живой и разумный, пусть выбирает. Ты как-то сказал: life is not all beer and skittles… С этим не поспоришь. Жизнь не только пиво и кегли.

– Он уже сделал выбор.

– Так в чем проблема? Хочешь всегда выбирать за него? Отец замолчал и превратился в припорошенную снегом мертвую фотографию, врезанную в мертвый холодный гранит. Он был не жесток, не помнил обид, не суетился по мелочи, однако знал, когда нельзя простить и позабыть. Мы с мамой жили под его защитой словно за каменной стеной. Но даже каменные стены падают со временем…

Еще он был из тех мечтателей, что иногда спасаются от мира в каком-то ином измерении, где краски ярче, жизнь добрей и лето круглый год. Боюсь, я унаследовал от него этот серьезный недостаток… Или достоинство, дар к пониманию необычного? Особый талант, позволивший мне принять реальность Джинна?

Сидя на холодной скамейке и всматриваясь в фотографию отца, я вспоминал его истории. Легенды о том, как он впервые повстречался с мамой, как начал курить, как разыскал в Карелии йети, как удостоился визита инопланетян, как возводил в студенческие годы дома в Бурятии и как бурятский лама предсказав ему счастливую, бурную, но недолгую жизнь. Мама последней истории не любила, а отец улыбался и говорил, что жизнь измеряют не годы, а события. Я с ним согласен.

Подумав о маме, я тут же услышал ее голос.

– Спасибо, что пришел, сынок… А теперь иди. Холодно. Еще простудишься…

В автобусе я отогрелся, но поехал не домой, а в центр, и долго бродил по Невскому, соображая, то ли зайти в Эрмитаж, подискутировать с мумией Па-ди-иста, то ли подежурить у истфаковских колонн, то ли отправиться к Глеб Кириллычу и рассказать, как я одушевляю электронный разум. Не додумался ни до чего, но в сумерках вдруг оказался в Графском, под окнами Захры, и, глядя на них, помечтал о нашей грядущей встрече. Может быть, я к ней приду и скажу: здравствуй, прекрасная пери! Чего ты хочешь, что просит твое сердце? Воздвигнуть или разрушить дворец? Найти сокровища Харуна ар-Рашида?… Или увидеть венерианские облака? Все исполнится по твоему желанию, все в моих силах: я – Сирадж, повелитель джиннов, с двумя дипломами из Саламанки!… А может, она ко мне заявится, потупит колдовские очи и промолвит: слышала я, что есть у вас собрание Коранов на европейских языках, и очень интересуюсь на него взглянуть – вдруг обнаружится Коран на финском! А я отвечу, что такого нет, но если угодно, будет, в отличном компьютерном переводе и в самый сжатый срок. Не успеем кофе выпить и за жизнь поговорить…

Она промолвит, я отвечу… Странные штуки творит любовь, когда стоишь под окнами любимой! Я, мужчина, вдруг превратился в подростка, который грезит о первом свидании… Но это был счастливый краткий миг, ушедший туда, куда скрываются мечты и сны, в какое-то иное измерение, неведомое никому, где нет печалей и забот и нет жестокости…

Домой я вернулся без четверти восемь. Поел, накормил Белладонну, поговорил с ней, приласкал, словно оттягивая неизбежное, ждавшее с той, виртуальной стороны тришкиного экрана.

Шесть строчек, шесть имен…

– Вычеркни троих, – сказал я Джинну – Пыжа, Ичкерова и старика Калиденко.

– Выполнено. – Затем, спустя секунду: Твои мотивации, Теплая Капля?

– Не множить грехи сверх необходимого. Эти трое не убивали и не велели убивать. Контактов с заказчиками у них нет, и один – стар, а потому достоин жалости. Он будет наказан смертью сыновей.

– Что с двумя другими?

– Их кара – разорение, изгнание, забвение… Пусть убираются в какой-нибудь медвежий угол, на Колыму, в Магадан… Гони их, как бешеных собак! Найди и ликвидируй все счета и страховые полисы, если есть такие. Уничтожь имущество – но так, чтобы никто не пострадал. Напугай их! Пусть Керима проклянут все ассирийские демоны, а Пыжом пусть займется Ермак… нет, та личность, с которой ваяли статую! Пошли им симулякров на каждый экран, компьютерный и ти-ви, пошли голоса по радио и телефону, плюпь током из розетки и передай во все инстанции, что Пыж – растлитель малолетних, а у Керима – СПИД. Что они торгуют трихинеллезным мясом, крадут иконы из церквей, готовят покушение на губернатора… Ну не мне тебя учить!

Кошачья мордочка на мониторе лукаво сощурилась и шевельнула усами.

– Это хорошая мысль – насчет симулякров-призраков… Возможно, я спроецирую голограммы… Что-нибудь еще?