Александр Соколов - Тайна прикосновения

— Ничего, летом будем встречаться. Вот скоро и старший должен подъехать со своим «эскортом» из Питера. А как тебе школа Аннинская? Учителей Курлакской школы ты расхваливала.

— О, тут один математик Клим чего стоит! Ты бы его видела! У них директор Климов, а этот Клим Николаевич. В классе при нём тихо, муха не пролетит! Из военных. Ходит всегда в тёмно-зелёном кителе с подшитым белым воротничком, наглухо застёгнутом, в галифе, сапогах. Короткие рыжие волосы вьются, как у негра. глаза светло-голубые. Имеет привычку пальцы правой руки держать у груди, между пуговицами. А ты бы видела его взгляд!

— Амелия, по-моему, ты влюбилась в него!

— А что, в него и влюбиться можно. Стройный, подтянутый, всегда пахнет от него «Красной Москвой» вперемешку с приятным табаком. Но дети боятся его. он так может отчитать перед классом, что потом все смеются над провинившимся, — и всё это не повышая голоса, спокойно, с улыбочкой. Как-то вызывает к доске Гришина, которого все в классе зовут Гриней, и предлагает ему разложить алгебраическое выражение. Смотрит на то, что Гриня пишет мелом, и говорит, медленно растягивая слова: «Мудрейший из мудрейших, уважаемый Гусейн- Гуслия из Багдада, и что же Вы нам пишете, предлагая свою версию алгебры? Вы только смотрите, у нас сейчас рождаются новые законы математики!»

В классе — тишина. Если подскажешь или засмеёшься, то непременно окажешься у доски и будешь допрошен с пристрастием. Поэтому все сидят, зажав рты, сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

Да нет, учителя здесь прекрасные, взять хотя бы Елену Петровну, преподавателя немецкого языка, или её мужа — учителя географии. Надежда Васильевна, химичка, предмет свой знает, но настолько добродушна, что дети занимаются на её уроках чем угодно. Недавно грозди сирени обмакивали в чернильницы и бросались ими. Когда она вернулась после пятиминутной отлучки, то не могла понять, почему лица у всех перепачканы. Тут все стали проситься в туалет, чтобы помыться, и она, вместо приличной разборки, разрешила ученикам привести себя в порядок. Поэтому у Саньки по химии единственная четвёрка. А как у Оли дела?

— Ты же видишь, отец сильно балует её. Как говорят — любой каприз! Вечером она не хочет ложиться спать, возится со своими фантиками, разложенными по коробкам, допоздна, на все уговоры не поддаётся, а утром отец подолгу будит её. Он просто садится на кровать и уговаривает её: «Олюшка, ну вставай! Солнышко уже давно встало, и ты, солнышко, должна вставать!» А она — ни в какую! Заторможенная девочка.

— Как ты думаешь, может, это последствия Пашиной травмы во время беременности?

— Отклонения от нормы в здоровье я у неё не нахожу, хотя в детстве она часто болела. Главная травма в сознании самих родителей — комплекс «вины», которой на самом деле нет; и Паша, и Иван ежедневно дают понять дочери, что она центр вселенной, а они сами — только инструмент для выполнения её прихотей. Иван так хотел девочку! Так что Оленька вырастет примерной эгоисткой, причём у неё Пашин характер, и при болезненном себялюбии, дополненном упрямством, всходы окажутся обильными!

— Розенфильда, твой спич — настоящий экскурс в психологию, где я вечно путаюсь. А хочешь весёлую историю о том, как Санька «отметил» выпускные экзамены?

— Да уж, костюмчик я его видела, когда он вечером явился с пикника!

— Что ж, экзамены он сдал на пятёрки и, когда весь класс вместе с девочками решил отметить «первую путёвку в жизнь», надел свой костюмчик, который не снимает последнее время. Его новая любовь, Галя Тютина, ничего не сказала нашему герою по поводу обновки, но смотрела долгим взглядом: костюм делает юношу взрослее… Видела бы ты, как в один из майских вечеров наш юноша возвращался домой после того, как проводил Галю! Он буквально парил над землёй, он не видел ничего вокруг, а в его голове царил хаос: нейроны не успевали переправлять импульсы по назначению. В этот вечер он впервые поцеловал Галю.

Как мучительно долго он держал её руку в своей, как осторожно прикасался лицом к её волосам, вдыхая их аромат. Они сидели на брёвнах, сброшенных возле железнодорожной станции, не в силах произнести хотя бы одно слово. Тайна Создателя сковала их речь, но язык весенних запахов, язык тёплых ладоней и трепещущих уст — стал для обоих потрясением.

Сначала он коснулся губами её щеки — и тут она повернулась, и губы их соединились легко — ведь они оба давно ждали этого момента. Он долго пил её уста, как пчела, севшая на цветок, богатый нектаром, и по телу его бежали неведомые раньше волны, и он купался в них, забыв себя.

Можешь представить: утром он проснулся совсем другим человеком, а Паша приняла его рассеянность за озабоченность перед последним экзаменом.

— Амелия, если ты меня называешь психологом, то тебе впору писать романы! Кстати, ты отправила последний наш совместный отчёт?

— Да, конечно! Но ты ещё не дослушала историю с костюмчиком. Инициатором мероприятия выступал Юра Павлихин. Он на год всех старше, да и комплекция впечатляющая — выглядит на все двадцать. Ему-то и отпустила продавщица в продмаге десять бутылок «Рябины на коньяке» — тридцатидвухградусной настойки — на десятерых юношей и пятерых девушек. Устроились они на лесной поляне, рядом с поваленными деревьями. Первый тост провозгласил Павлихин — за окончание семилетки. Саньке жидкость на вкус понравилась — раньше он не пил крепкого, это был его первый опыт… Все вдруг стали громко смеяться, кричать и обниматься. Саньке казалось, что он смотрит цветной фильм, где краски с каждой минутой сгущаются, становится резче контрастность. Но вот краски начинают меркнуть, потухать и затем превращаются в чёрно-белые сумерки. Он не помнит, как оказался на земле, как ему стало плохо и девочки помогали подняться. Деревья стали неестественно высокими, а земля уплывала из-под ног. Хорошо хоть Галка Тютина по какой-то причине не пришла. Но костюмчик, костюмчик-то! А ведь в нём планировалась сдача экзаменов в техникуме!

Утром наш юноша долго не мог понять что с ним, но увидев висящий на верёвке постиранный костюм, вспомнил страшную сцену своего возвращения домой. Теперь, словно преступник, явившийся с повинной, он готовился предстать перед очами судей и ждал чего угодно. Он видел несколько раз отца во гневе, знал, что тот не пьёт спиртного и не переносит, как и мать, пьяных. В общем, он вышел к утреннему воскресному столу, как к эшафоту, не смея поднять глаз.

За столом не было особенного оживления, но говорили в спокойном тоне о совсем посторонних вещах. А когда отец попросил его передать ему хлеб, Санька засомневался: да в курсе ли он? Может, мама всё утаила? Они завтракали на веранде, а на верёвке, напротив застеклённой стенки, болтался его костюмчик как символ вчерашнего позора.