Ольга Елисеева - Сокол на запястье

-- Молока? - переспросил лучник, - Пожалуй, -- и послушно вытянул ноги. Как ни как он топал пешком от самого Олимпа!

Царь и царица знаками выслали рабов и сами принялись обхаживать гостя. Они чувствовали, что хлопот не оберутся с этим небожителем.

-- Спать я буду в хлеву. - заявил Феб. - На соломе.

Его вполне удовлетворило, как смущенно переглянулись супруги. "Какие милые люди!" -- скривился он.

-- Неужто боги хотят наказать не только тебя, но и нас? - с горечью воскликнул царь. - Заставляя нарушать закон гостеприимства?

"И умные", -- Аполлон смерил Адмета оценивающим взглядом.

-- Так и быть. - сегодня я еще окажу вам честь и разделю с вами трапезу. - он убрал с коленей Алкесты насухо вытертую ногу. - Но завтра будете посылать ко мне в поле мальчика с узелком. Эй, женщина, я люблю медовые лепешки. - лучник прошествовал к столу. -- Никогда нельзя быть уверенным, что разгневает богов. У вас есть дети?

Царь с царицей присели на краешек скамьи и во все глаза глядели, как солнечный гипербореец отправляет себе в рот ячменные лепешки с перетертыми орехами.

-- У вас есть дети?

Хозяева помотали головами.

-- Счастливцы. - Аполлон вытер руки о тунику. - Вам нечего терять. И не за кого бояться.

Царь с царицей снова переглянулись. Было ясно, что больше всего они боятся друг за друга.

-- Пустое. - успокоил их лучник. - Вы люди. Значит после смерти встретитесь в Аиде. - на его лице появилось выражение тоскливой скуки. - А я, даже если и попаду в Аид - что вряд ли, -- то не найду там своей Корониды. Нимфы после смерти становятся деревьями. У них нет души. Сколько бы я не обнимал черную липу, теплее от этого она не станет.

Он замолчал, удивленно глядя на Алкесту. Женщина плакала.

-- Я сошью тебе людскую одежду, -- сказала царица, вытирая пальцем глаза, -- и дам грубые сандалии, чтобы ты не испортил свои золотые сапожки по нашей грязи. Это все, что мы можем для тебя сделать.

У Феба отвисла челюсть. Смертные жалели его. Грязь и глина земная! Как низко он пал! Люди должны бояться, а не похлопывать богов по плечу! Лучник, конечно, мог показать им, как выдыхает пламя. Или поразить взглядом любого из голубей, гнездившихся на деревянных балках под крышей. Но вместо этого сказал:

-- Спасибо, добрая Алкеста. С моими сапожками ничего не случится Я ведь умею ходить над землей.

На том и разошлись.

Вечером Феб выбрался из хлева, где устроился на ночлег, и примерился к стене дома (ведь даже боги ходят по нужде). За открытым окном гремела посуда. Алкеста ополаскивала глиняные плошки в медном котле с горячей водой, а седая сгорбленная старуха с красными, как волчьи ягоды, глазами, вытирала их холщовым полотенцем.

-- Надо избавиться от этой чумы. - гнусавила она. - В доме кишмя кишат мыши. Вместе с ними приходит коровье бешенство. Выгоните его! Это будет приятно богам.

Царица отставила миску.

-- Зачем вы так говорите, матушка? - спросила она, глядя остановившимися глазами мимо старухи. - Он так несчастлив. Куда же ему идти?

"Хорошая у Адмета жена", -- усмехнулся Феб.

-- Ты навлечешь на дом беду! - вспылила старуха. - Я всегда была против того, чтоб Адмет кормил тебя свадебной айвой и сажал на волчью шкуру.

"Известное дело! - хмыкнул гипербореец. - Хорошие хозяйки получаются только из тех, кого берут на волчьих шкурах. - он был доволен собой и местом, куда попал. - А ты, карга, закрой пасть. А то подпущу крыс в твою кровать.

Он щелкнул пальцами: "Побудь немного без языка, старая ведьма", -- но половинка слова не застряла у матери Адмета в горле. Феб с удивлением повертел головой и почти сразу увидел кукушку, покачивавшуюся невдалеке на серебристой ветке тополя. Стало ясно, что Алкеста сейчас разговаривала не со своей свекровью. Великая Мать не хотела оставить его и здесь!

Застыв в дверях хлева, гипербореец испытал легкий стыд при виде шевелящихся под соломой мышей. Очутившись в незнакомой усадьбе он наводнил своими слугами дом. Так ему казалось спокойнее.

Устроившись поудобнее, лучник вызвал видение засыпающей царской четы. Алкеста лежала, обхватив Адмета за плечи красными от кипятка руками, и тяжело вздыхала.

-- Как страшно. - прошептала она. - Иметь ребенка и потерять. Я, наверное, теперь всегда буду дрожать за наших детей.

-- Не бойся. - царь поцеловал ее в макушку. - Когда боги пошлют нам наследника, я сумею его защитить.

"Глупец, -- усмехнулся Аполлон, -- Ты не сумеешь защитить даже самого себя!" Он не обиделся. Ведь людям не дано знать будущее.

* * *

На следующий день в благодарность за добрый прием Феб избавил всю Фессалию от полевых мышей, а усадьбу Адмета еще и от домашних.

Утром царь повел светозарного гостя осматривать свои стада. Чем, чем, а быками Адмет был богат как никто на свете.

-- Я не знаю, как их сосчитать, и поэтому делю по цветам. - царь указал Аполлону на море белых, черных, карих и сливочных спин.

У каждого стада был свой пастух, следивший лишь за тем, чтоб коровы одного цвета не смешивались с другими.

-- Теперь тебе придется приглядывать за всеми одному. - развел руками Адмет. - Ума не приложу, как это сделать.

-- А ты и не прикладывай. - усмехнулся Феб и в мгновение ока смешал коров, как краски на палитре.

Царь протер глаза. Его коровы не просто перепутались между собой, а слились и разъединились, так что их шкуры стали пятнистыми, как у собак в Далмации

-- Что ты наделал? Мои быки! - только и мог сказать он.

-- Разве ты не знаешь, -- пожал плечами Аполлон, -- что пятнистый скот лучше нагуливает бока, да и молоко у него жирнее. Клянусь, что, когда буду уходить, все верну на свои места.

Потрясенный Адмет молчал, не зная, как спорить с богом.

-- Согласись, что так гораздо веселее. - подбодрил его лучник. - И к тому же, если твоих быков украдут, их нельзя перепутать ни с какими другими.

Царь кивнул. Мог ли он сердиться на гостя?

С этого дня Аполлон зажил припеваючи, охраняя бескрайние стада. Трижды: на рассвете, в полдень и вечером - он обращался в волка и обегал своих пятнистых пленниц, не слишком грозным рыком сгоняя их в кучу. Этого было достаточно, чтобы насмерть перепуганные коровы уже не пытались разбрестись.

Из речной глины лучник слепил маленький алтарь с глиняной фигуркой Асклепия, на который каждый день совершал возлияния и крошил лепешки для птиц. В остальное время он был предоставлен самому себе и мог сколько угодно упражняться в игре на флейте. Феб не был одинок. С ним оставался ворчун Марсий, который время от времени развлекал гиперборейца язвительной беседой. И если бы не тоска, прочно поселившаяся в сердце солнечного бога, он почитал бы дни, проведенные у Адмета, счастливейшими в своей жизни.