Журнал «Если» - «Если», 2011 № 04

О чем мы говорим…

— Шиша, ей-богу, не знаю, куда ты шел, но тебя там заждались.

Он поймал спокойствие в голосе, как дворовый пес ошметок мяса. Уходить с добычей не собирался, принялся рычать на благодетеля.

— Или отдай слово, которое у Хрена взял, или гони деньги. Сам ломается, как китайская мебель, делает вид, что слова не сдает, и вдруг у товарища хапнул. Нехорошо, Каша, не по-братски.

— Во-первых, Хрен мне никакой не товарищ. Во-вторых, ты при чем? Он пусть и предъявляет претензии.

— Я тебе сам такую претензию покажу, кушать перестанешь. Все, что идет мимо приемки, — мое. Или кому еще сдавать будешь?

— Не буду я сдавать — самому пригодится.

— Ай, порадовал старого знакомого. И что ты этим словом делать будешь? Машину заправлять? На хлеб мазать? Или бабу укатаешь? Ты скажи, я пойму.

— Ни хрена ты не поймешь. То есть только Хрена ты и понимаешь. Иди, пожалуйста, мне работать надо.

Я отодвинул Шишу в сторону. Он шел за мной — ветер дул с его стороны, обдавая вонью, какой обладают не привыкшие к чистоте люди. Иной раз человек на вид приятный, а разит от него, как от сволочи. Хорошо, что телевидение пока не передает запахи — таких типов в начале новостей каждый день показывают.

Шиша открыл задние двери моего пикапа, где стоял приемный контейнер. Я его не закрывал на замок — очень спешил, и мороки с ним много. Шиша вставил свой мусорный накопитель и завозился с дисплеем.

Я сел за руль и повернул ключ зажигания в надежде, что Шиша испугается. Но он по-прежнему тыкал пальцем в монитор, выбирая файлы. Машина не заводилась. После очередной попытки двигатель забарахтался. Я увидел в зеркало, как скупщик отлетел от контейнера, споткнулся о бордюр и грохнулся в песочницу.

— Что, электричеством драться будешь? Ну выходи, поговорим как мужчины!

Он снял спортивную кофту сине-затертого цвета и шмякнул ею оземь. Моя система зажигания стала бедой не только механиков — Шиша знатно заземлил ток. Человек он такой, приземленный.

Я подошел к песочнице. Шиша взял увесистое слово и пошел вокруг меня. Я держался к нему лицом, чтобы не пропустить удар.

— Дубина будила дупло мудилы, — замахнулся Шиша. Хулиганские приемчики — никакой техники, один нахрап. Для знающего словооборону без оружия — пустяк.

— Мимо лила ловко ламинировала мили, — я без труда уклонился, тяжесть слов по инерции увела соперника в сторону. — Кремний рад курагу крушить, — добавил я в спину.

Голыми морфемами меня не возьмешь. Шиша не дурак, достал из загашника острое словцо. Такие делают в колониях, вместе с шахматами, мебелью и финками. Оружие безотказное, но пользоваться им нужно уметь, не то тебя же на него и посадят.

— Жуть! — Лезвие просвистело возле живота. — Жесть!

Нужно только уклоняться, ни в коем случае не лезть вперед. Уход с линии атаки, реагирование, воздействие на точку равновесия противника…

— За жуть накажу! Жесть разрежу!

Шиша устает бить пустоту и откашливается, держась за дерево. Вокруг собираются люди, кто-то кричит: «Милиция!». Какая милиция в спальном районе посреди бела дня? Взгляды зрителей бодрят Шишу и толкают в новую атаку.

— Жук навозный! Рези жри!

Задел он меня. Через память просочилось липкое пятно горечи, оттого что жена называет меня навозным жуком. Но Шише откуда знать об этом? Наверное, из базового набора — всем годится. Попал неплохо, самого себя пожалеть хочется.

— Лелею смелость, и рези мелеют, — говорю в ответ. Боль отпускает. Мягкие согласные зализывают раны, нанесенные острыми «р» и «з».

— Занозу в горло гниде!

Ну это простое оскорбление, пусть и с каленым «г» в доминанте. Нужно пропустить выпад и перенаправить фонетическое усилие на нападающего.

— Гниды в голове голую голову гложут, — для лысеющего Шиши самое то.

Он побежал к побитому временем и мошкарой седану, вскочил в него и через минуту вылетел обратно. Наверняка схватил из плеера еще одно оружие — ничего человек от отчаяния не соображает: вокруг полно свидетелей.

— Шмальну, шваль, зажужжишь за ширму!

Ба, да это шипящий дальнострел. На глаза навернулись слезы, будто красного перцу сыпанули. Нечестно дерется — ему добить меня, что листочек в «козлик» исписать.

— Шушеру шибать… — сказал он и передернул затвор. Но подавился и взвыл.

Оплывшими глазами я увидел, как Шишу крутят два сержанта-лингвиста. Один грозил табельным «михельсоном» — маленьким толково-фразеологическим словарем. Подоспела дежурная машина с зеленой полосой на боку и надписью «Отдел культуры». В нее и впихнули задержанного.

У меня испросили паспортные данные, адрес и телефон — обещали в случае чего вызвать. То еще удовольствие предстоит.

Я заметил Сию, а рядом — Бурлаку, он держал ее за руку. Они смотрели друг на друга, как гипнотизеры, которые поспорили, кто кого первым введет в транс. Причем результат им не был нужен, важнее процесс. За пару дней Дима, оказывается, во многом преуспел. А чему удивляться — он молодой, в забирательстве новичок негаженный, путь к душе одинаково открыт — изнутри и снаружи.

Накрыла досада. Осень виновата или дорогие слова? Не знаю. Обидно, что девушку, из-за которой перерыл кучу гниющей нечисти, так запросто увел мальчишка. А может, не для нее я это рыл? Потому что стреляться через платок совсем не хочется. Да и где в наше время найти чистый платок?

Я шел к ним какие-то двадцать метров и думал: сейчас истрачу ископаемое слово на ту, которую никогда не подержу за руку.

— Здравствуйте, Аркадий.

— Привет, Петрович.

Нет, каков прохвост! Отпуск он взял за свой счет.

— Здорово, молодежь.

— Я за вас очень переживала, когда вы дрались.

— Пустое. Добро всегда побеждает зло, потому что находится выше по алфавиту.

— Не, Кашич, ты все равно красавец — я бы так не смог.

— Зато ты можешь другое, чего мне нельзя в силу женатого положения.

Он опустил взгляд, а Сия засмеялась. Я повертел на языке слово и произнес:

— Спасибо.

Побрел к машине — за всеми этими словомашествами выемку я так и не сделал.

По дороге к приемке не стерпел и нажал воспроизведение ящика, куда сбрасывала слова Сия. Когда услышал ее голос, нажал паузу. Выдохнул и снова пустил запись. Там оказалось всего несколько секунд:

— Аркадий, спасибо вам большое.

Неизменная грусть от поминок лета и быстрых сумерек слетела, унеслась в боковое окно. Облетающая листва показалась салютом, дождь — следами в небе от потухших вспышек. В груди маялось приятное предчувствие, что слово вернулось ко мне и будет возвращаться всегда, когда я его потрачу.