Адам Вишневский-Снерг - Робот

Я глядел на Раниэля с немым вопросом на устах. С залитым потом лицом тот молча следил за движениями стрелок измерительных приборов. Но их показания для него явно были потрясением. Он оторвал взгляд от счетчика пройденного пути и бросил мне короткий взгляд, столь красноречивый, что, еще до того, как он сам произнес вслух: "Четыреста метров", я прочитал это в его расширенных зрачках.

- Нет, это он на месте буксует, - слабо простонал Коорец. - А стрелки сошли с ума еще в самом начале.

- К сожалению, - обернулся к нам Раниэль. - К сожалению! А точнее, следовало бы сказать: к счастью. Они нас не обманывают!

Я подскочил как ошпаренный.

- Что вы хотите... То есть мы... Как же это? - заикался я, стискивая язык за зубами, в то время как все остальное, весь с таким трудом сконструированный мир переваливался у меня внутри с ног на голову.

Мы оба подумали об одном и том же, только никто из нас еще не смел произнести вслух подобную ересь. Коорец напряженно, с набожным остолбенением всматривался в нас.

- А сколько...? - наконец выдавил он из себя. - Какая...?

- Шестьсот! - выдал Раниэль. - И можете не волноваться. В песке скорость в три раза выше. Потерпим еще двадцать минут.

До нас всех дошло, чего следует ожидать. И действительно, когда датчик скорости оборотов ротора, установленный на самом его конце, дал знать об изменении сопротивления среды. Кривая давления резко спустилась до нуля. Лопасти у выпускной дюзы крота еще продолжали перемалывать грунт, но уже под уменьшающимся давлением, зато верхние ножи завертелись с удвоенной скоростью. Нос механизма застрял в каком-то эластичном "тесте". И в этот самый момент крот, несмотря на непрерывную работу приводного вала, окончательно застыл на месте.

- Что это?

Полчаса мы вслушивались в доносящиеся сверху странные отзвуки. Мне казалось, будто ротор неустанно всасывается в какую-то пластичную мазь. Тут же он перерабатывал ее в болтушку, кружащую вокруг корпуса. За смотровым стеклом все так же царила темнота. Раниэль поглядел туда.

- Болото? Понятия не имею, где мы находимся.

Через несколько минут механизмы крота полностью успокоились. Скорее всего, закончилось топливо. Повисла глубокая тишина. И в ней я услышал шепот Коореца:

- Звиздец!

Раниэль пожал плечами:

- Только не будем поддаваться истерии. Так или иначе, нам нужно покинуть кабину. Ну как, рискнем?

Я кивнул, поскольку мне было все равно.

- Жаль, что кислородные аппараты остались в шлюзе, - сказал Коорец, не отрывая взгляд от потолка.

- Что поделать, - ответил на это Раниэль. Его лицо тоже набежало кровью. - Придется обойтись без них. За ротором имеется свободное пространство. В противном случае, нас бы продолжало тянуть дальше. Через минуту я открою люк. Сделайте пару десятков глубоких вдохов и выдохов, в ускоряющемся темпе, чтобы насытить легкие кислородом. Когда же я открою лаз, и грязь пойдет вовнутрь, сделайте еще один глубокий вдох. Мы не успеем подняться на поверхность раньше, чем эта гадость заполнит большую часть кабины, поскольку давление выровняется только в этом случае.

После минуты подготовки, когда от избытка кислорода даже потемнело в глазах, я услышал предупредительный возглас:

- Внимание!

Щелкнул замок люка. И тут же на его месте появился гейзер черной грязи. Я удержал в легких последнюю порцию воздуха и погрузился в грязевую темень. Фонтан сбил меня с ног. Но я обеими руками держался за ручку у самого люка. Как только кратковременный напор ослабел, я протиснулся наружу.

Меня окружал ледяной, размякший ил. Я застыл в нем на несколько секунд, чтобы сориентироваться в пространстве. Верх был там, где темноту оживляла робкая серость. Головой я пробил слой глины и, отбросив толстый слой ила, очутился на залитом водой дне. Как только я вытащил ноги из топкой грязи, вода начала поднимать меня наверх. Становилось все теплее и виднее. Я мчался навстречу зеркальной поверхности.

И внезапно сверху на меня навалилась ослепительная лавина света: я увидел солнце. Оно висело чуть ли не в зените: прямо посреди лазурного неба. Я медленно плыл по гладкому зеркалу озера, в котором отражались зеленые деревья - весь пруд был окружен парком. Дальше, куда не бросишь взглядом, за густыми зарослями и группами деревьев высились белые террасы, черные арки асфальтовых дорожек и разбросанные посреди других строений стройные небоскребы города с миллионом жителей. Толпы людей высыпали на улицы. Здесь царил жаркий полдень.

Неподалеку от себя на воде я заметил головы Раниэля и Коореца. Вместе с ними я направился к берегу, и там вцепился зубами в прибрежную траву. И только после этого все мысли меня покинули.

Я лежал в буйной траве, неподалеку от берега, на небольшой полянке, со всех сторон окруженной парковыми зарослями. Целый час мы, словно дикари, скрывались в гуще от людских взглядов. Когда под жаркими лучами солнца наша измятая одежда высохла, мои товарищи осторожно выглянули из-за ветвей и вышли на край прогулочной тропинки. Никто не обращал на них внимания; осмелев, они отправились дальше - в город.

Перед тем они долго и оживленно беседовали; я понял лишь одно, что пронзило мое сердце: "Мы в Каула-Зуд". Похоже, что город цвел в неизменной форме все эти девять месяцев; все остальное до меня как-то не доходило. За все это время я не проронил ни слова. Коорец тоже не обращал на меня ни малейшего внимания, город он знал, поэтому отправился в свою сторону; Раниэль обещал вернуться.

Часы шли за часами. Солнце переместилось в сторону заката, но стояло еще высоко. Ветер пригнал темные тучи. Сверху полил недолгий, проливной дождь. А потом снова засияло солнце. Я не двигался с места. Скорее всего, я ни о чем не думал, хотя мир в его реальной, стерео-видео-звуковой форме видел, слышал и ощущал впервые в жизни. Небо было чистым, голубым и глубоким до рези в глазах. Воздух вибрировал над нагретыми предметами, деревья шумели листьями, одни были дальше, другие ближе; я слышал голоса, одежда парила на мне, муравей тащил веточку; мне хотелось ощутить горький вкус листа; где-то далеко, на поднятых над улицами автострадах пищали автомобильные шины; ветер холодил мне скулы, вода морщилась, я глядел на стебли травы, но был слеп, потому что, из под всего этого, что нес издали и вблизи блеск отдаленного неба, высовывались все те же глаза, ее тело в летнем платьице и лицо, обрамленное мраком абсолютной, ртутной ночи.

А потом снова появились облака: они зависли низко и высоко, несколькими скомканными слоями. Сквозь них продирался мутный, серый свет; стены домов пригасли, контуры слились - вся округа в последний раз сделалась розовой, а потом посерела, сделавшись мрачной. Мне стало холодно, и я свернулся в клубок. Моросил дождик, поэтому я стучал зубами, пряча лицо в траве. Рядом с собой я хранил ее ледяное тело, не имея возможности или желания выпустить его из собственных рук.