Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

Острые точки звезд, насквозь проткнувшие черноту. Только звезды и тьма. На многие-многие годы вокруг. Вот так — скользить бесконечно, собирая на дне широко раскрытых глаз отражения звезд. И постепенно превращаться в сгусток пульсирующего света.

А потом они с Ангелом развернулись — лицом к Эдему. Игрушечный изумрудный шарик в белой пене облаков прыгнул к протянутой ладони. Ромка рассмеялся. Так просто. Лоскут тьмы, пригоршня звезд — зачерпнуть не глядя; покатать между пальцев, подбросить упругий яркий мячик — планета на ладони… Ромка дернул плечами, пытаясь освободиться, отвернуться от летящей навстречу стены облаков. Сейчас… сейчас, когда он понял, как просто… Пригоршня звезд — дотянуться, зачерпнуть… планета на ладони… «Не шевелись!» — крик Ангела, откуда-то издалека; рука, больно стискивающая плечи; острия ключиц под затылком. А потом они с Ангелом упали в облака.

Ромка зажмурился, удерживая перед глазами звезды, рассыпанные в черноте, и сияющий изумрудный шарик на ладони. И в эту секунду, мельком, он увидел картины, которые мог бы теперь написать. «Только ради этого», — Ромка задохнулся от восторга, забыв обо всем — о своих страхах, об Эдеме, о Юльке, о самом себе. «Только ради этого — стоило…»

Провожал его один Михал. Больше никому Ромка ничего не сказал. Юлька стала бы отговаривать. Мама — просто не пустила бы. Странно, как оказывается, мало людей, которым есть до Ромки дело. Не так — на стадион сходить, задание спросить, поболтать. А по-настоящему… Всего-то — трое. Тех, кто будет его вспоминать.

— Ты… это… осторожнее там. — Михал хмуро смотрел себе под ноги.

— Хорошо, — согласился Ромка, тоже не решаясь взглянуть Михалу в лицо. Как будто они были виноваты друг перед другом. Как будто оба делали что-то такое, за что было стыдно. А всего-то… Ромка уезжал — навсегда. Михал оставался. Навсегда?

Может, Михал ждал, что Ромка позовет его с собой? Все-таки самый лучший друг. И — единственный, кажется. А может, Ромке хотелось, чтобы Михал предложил: «А давай я с тобой, а?» Только ведь это был не просто побег из дома, пусть даже и на другую планету. Это было — навсегда. По-настоящему.

— Ну… мне пора, кажется. — Ромка взглянул на часы, с облегчением замечая, что действительно пора. — А то этот Гаф тебя увидит еще… ну его.

— Ромка, слышь, — Михал наконец поднял взгляд. — Я подумал, лучше мне вместо тебя… это… попробовать. Ты лучше с Юлькой оставайся. Это… ты сам говорил, один шанс из ста. Если у меня не получится — тогда уже ты… ну, сам смотри. Вон, я свои вещи прихватил. — Михал тронул ботинком свою сумку.

— Спасибо. — Ромка изумленно смотрел на него. Вот это друг! Ого! («А я бы так сделал?» — вдруг подумал он. — «Для Михала? Или… нет?») Михал неуверенно улыбнулся в ответ на Ромкину довольную улыбку.

— Мишка, только ты не обижайся. Это я должен сделать. Для Юльки. Ну и для себя. А ты за ней присмотри, ладно? А то она от этих врачей плачет все время.

— Может тогда вместе поедем, а?

— Гаф только одного берет. Ну, потом, если у меня не получится, — тогда уже ты… ну, если захочешь. Ладно?

Они попрощались теперь по-настоящему, улыбаясь, глядя друг другу в глаза — открыто и почти весело.

— Ромка, — окликнул его Михал, — слышь… ты это делаешь потому, что думаешь, что должен так сделать?

Ромка споткнулся. Почему-то не захотелось отвечать. Махнуть бы рукой — и убежать. Вон уже, кажется, и Гаф маячит у погрузочной зоны. Но все-таки ответил. Сложил ладони рупором, прошипел заговорщически:

— Потому что я люблю ее, Мишка!

Кажется, Михал не заметил запинки. Улыбнулся, махнул рукой.

Конечно, подумал Ромка, еще и потому, что должен. Должен что-то сделать, потому что Юлька — его девушка. Так все-таки: потому что должен — или потому что любит?..

— Что, страшно?

Лепесток огня плескался на плоском камне. Ни дров, ни угля — просто желтое пламя, родившееся на ладони Ангела и бережно пересаженное на голый камень. А еще — шепот деревьев, тесно обступивших поляну; танец гибких теней на границе тьмы и дрожащего пятна света; дыхание и взгляд чужой, инопланетной ночи, все туже свивающей вокруг свои кольца. Страшно. Хотя, может, и глупо бояться чего-то — после того жуткого и прекрасного полета через открытый космос.

— Не нужно, — глаза гор Альберта мерцали в темноте. Как драгоценные камни. — Твой страх теперь не имеет значения.

— А что имеет? — Ромка наконец разлепил пересохшие губы.

— Видишь ли, в жизни не всегда можно влиять на происходящее. Это как игра, где ходят по очереди. Ты уже сделал ход. Еще сегодня утром ты выбирал, боялся ошибиться, метался от одного решения к другому. Да? Твой страх имел значение, потому что мог заставить тебя изменить решение. Но сейчас ты уже выбрал. Теперь выбирают тебя. Понимаешь? Просто пережди, пока сделает ход тот… другой.

— Кто? — спросил Ромка. Гор Альберт промолчал.

— Что, на самом деле не имеет значения? Все, что я сейчас думаю, говорю, делаю? Ничего?!

Наверное, кричать было глупо. Пламя испуганно заметалось, швырнуло в черноту пригоршню желтых искр; деревья зашептались громко и укоризненно.

— Тс-с, малыш. Я просто пытаюсь тебя успокоить. Кажется, не очень хорошо получается. Возможно, и имеет значение. Возможно, тот, другой, — это тоже ты. Тот, которого ты выбрал в предыдущем ходе. Я непонятно говорю, да?

— Непонятно, — согласился Ромка. Опустил вздернутые плечи. Сник. Почувствовал, что устал. И, кажется, хочет спать.

— Как Он выбирает? — тихо спросил он. — Ну… как Эдем выбирает… — Ромка хотел сказать «Ангелов», но запнулся под внимательными взглядами гор Альберта и его птицы.

— Боюсь, я не смогу тебе ответить. — Ангел извинительно улыбнулся.

«Не может? Или не хочет?» — подумал Ромка.

Гипотез о феномене Эдема было немало. На их почве возникло даже несколько религиозных течений, горячо и безуспешно споривших друг с другом.

Новые египтяне считали, что Эдем — приют заблудившихся душ, «ба». «Ба», покинувшая тело в момент смерти, должна вернуться, когда человек возрождается для новой жизни. Но жизнь меняется, становится суматошной и бессмысленной. «Ба» не узнает мир, который она когда-то оставила, не может найти своего хозяина. Человек живет без души. Круг замыкается. Пустые люди делают мир еще более бессмысленным. А на Эдеме человек может найти свою заблудившуюся «ба». Тот, кто не сумеет это сделать, умирает. Без души нельзя жить в настоящем, правильном мире. Этот мир — Эдем. Последняя возможность спасти людей, не дать им исчезнуть в пустоте бездушного существования.