Фрэнк Перетти - Пророк

– Но послушай, разве у тебя был выбор? – спросил Джон. Лесли подалась вперед и заговорила с горячностью:

– Можешь не сомневаться, был! Ты удивлен? Знаешь, я сегодня вдруг поняла... нет, на самом деле, я все время знала это, но было так просто, так удобно это забыть... У меня есть выбор. Я в состоянии отличить правое дело от неправого – все мы в состоянии отличить одно от другого. Проблема заключается в этом чудовище, Джон. Все мы находимся в брюхе огромной рыбы, и она плывет вместе с нами, куда ей заблагорассудится – помнишь? Как только ты попадаешь на это рабочее место и привыкаешь плыть по течению и бояться за свою задницу, тебе даже в голову не приходит, что у тебя есть выбор, и ты даже не думаешь о возможности предпочесть правое дело неправому; ты просто делаешь то, что приказывает тебе делать система. Конечно, ты жалуешься на это, сидя в служебной машине или за столом во время обеда; ты рассуждаешь о незрячих режиссерах, которые сидят в комнате без окон и навязывают тебе свое представление о реальности, говорят тебе, что они хотят видеть, независимо от того, соответствует это действительности или нет, – но ты все равно делаешь то, что тебе приказывают. Делаешь даже из самых идиотских соображений. Я позволила Тине смешать себя с грязью из страха потерять работу, а ты позволил Бену Оливеру запугать себя и превратить в послушную марионетку из страха потерять свою работу, а когда речь заходит о нашей работе, о нашей важной, нашей престижной работе, которую так трудно получить, нам приходится быть профессионалами, поэтому понятия добра и зла даже не входят в формулу нашего поведения, поскольку мы считаем, что у нас нет выбора!

Слова Лесли привели Джона в беспокойство:

– Лесли, брось, ты несправедлива – и по отношению к нашей работе, и по отношению к себе. Ты... ты не вправе примешивать сюда соображения нравственности, когда есть новости, о которых надо сообщать...

Лесли не повысила голос, а прошептала с силой, почти прошипела:

– Джон, разве мы не должны быть людьми? Кто мы такие, собственно говоря? Я не знаю, кто я такая – или кем должна быть. И я не знаю, кто ты такой! – Она незаметно окинула взглядом отдел, надеясь, что никто их не подслушивает. – Джон, кем мы были, когда разговаривали с Брюверами? Кем или чем была я, когда проводила все то время с Дин? Была лия просто бездушным автоматом для сбора новостей или я действительно болела душой, действительно переживала за Энни Брювер? А что ты делаешь, Джон? Вешаешь свою человечность на крючок при входе в отдел новостей? Чувствует ли что-нибудь Джон Баррет? – Лесли с трудом справилась с волнением и выпалила: – Ты представил зрителям сюжет, который был предательством по отношению к людям, доверявшим нам, и ты сделал это просто великолепно! Ты был так... профессионален!

Знаешь, я не могу так. Джон, Брюверы попали в нашу систему; они получили свои две минуты для выступления по телевизору, а теперь они исчезли; вероятно, их имена никогда больше не появятся в перечне запланированных сюжетов; носами-то Брюверы – настоящие, живые Брюверы, которые ходят, дышат и чувствуют, – никуда не исчезли, они по прежнему живут в том маленьком доме, где стало на одного ребенка меньше, и я просто не могу выбросить их в мусорную корзину и перейти к следующему сюжету.

– Лесли... – Джон хотел, чтобы она знала это. – Я способен чувствовать.

Лесли спросила со страданием в голосе:

– Тогда... Джон, ради всего святого, почему мы допустили, чтобы такое случилось?

Джон больше не мог сопротивляться. Его разум, его профессионализм говорили ему одно, но его сердце прислушивалось к Лесли и к тому, что он сам знал в глубине души. Он вынужден сдаться. Джон поставил локти на стол и подпер лоб ладонями. Несколько мгновений он молчал, а потом с трудом – словно на исповеди – заговорил тихим, еле слышным голосом:

– Тина Льюис позвонила в Женский медицинский центр сразу после вашего с ней разговора в четверг. Она рассказала им все про запрос на медицинские документы и сообщила вымышленное имя Энни – Джуди Медфорд. Она даже произнесла его по буквам. Она предупредила Элину Спурр о вашем визите, намеченном на следующее утро, а Элина Спурр рассказала ей об аресте и заключении Макса, все от начала до конца. Вот почему Тина знала все сегодня.

Вчера вечером Элина Спурр просмотрела все документы и изъяла все записи о Джуди Медфорд. Она даже переписала от руки расписание операций на 24 мая, выпустив из него вымышленное имя Энни.

Лесли лишилась дара речи. Конечно, она так и предполагала, но все же... Джон говорил так определенно, словно знал все наверняка, словно сам присутствовал при этом.

Джон продолжал все тем же тихим голосом – словно изливая душу, словно поверяя тайны, которые долго скрывал:

– Тина глубоко страдает... Она испугана, она спасается бегством, и она так яростно сражается и дерется потому, что она загнана в угол, она пытается защититься.

Теперь Джон говорил так тихо, что Лесли пришлось придвинуться к нему вплотную, чтобы лучше слышать. Джон помолчал, собираясь с силами, и продолжил:

– Три года назад... 16 сентября... Тина сделала аборт. Это был мальчик. И единственный ее ребенок. Две недели назад была годовщина этого события, и я слышал, как Тина кричит от боли.

– Кричит от боли? – шепотом переспросила Лесли. Джон поднял руку.

– Я слышал, как она кричит... Кричит беззвучно, от внутренней боли. Она все еще думает о нем, и каждый новый сюжет, связанный с абортами, напоминает ей о случившемся, и ей приходится бороться со своими чувствами. Она должна доказать себе, доказать всему миру, что она поступила правильно, что она имела полное право сделать это, что она ни в чем невиновна. Лесли... предложив Тине идею с этим сюжетом, ты разбередила ее старую рану.

Наконец Джон поднял глаза на Лесли.

– Тина ненавидит не тебя и не меня. Она борется не с нами. Она ненавидит Истину. Истина не дает ей покоя, и Тина ненавидит Истину. – Он на мгновение умолк, когда следующая мысль пришла ему в голову.

–  – И... я не знаю, кто они... но Энни не единственная. В клинике умирали и другие девушки.

Лесли поверила ему.

– Джон... откуда ты это знаешь?

Джон покачал головой с таким видом, словно вот-вот расплачется.

– Я не знаю.

– Ты хочешь сказать... Что ты хочешь сказать? Я не понимаю, к чему ты клонишь.

Джон принялся складывать свои вещи, собираясь уходить.

– Лесли, я знаю одно... пожалуйста, не выходи из игры. Пожалуйста, останься и... это еще не конец, вот и все. Чудовище не должно победить. Мы не можем позволить этой рыбе уплыть вместе с нами. Что-то еще произойдет, что-то случится.

Лесли продолжала сомневаться.

– Ну, я не знаю...