В. Бирюк - Пристрелочник

«Слово о Полку Игореве» описывает попытку неудачного вооружённого грабежа. Воспевает храбрость бандитов-неудачников. Игорь-Полковник своей долькой в общем хабаре предыдущего «скока» оказался недоволен, паханов не послушал — полез сам. На жадности и попался.

Это называется «высокохудожественный призыв к единству Руси как раз накануне монголо-татарского нашествия». Кто я такой, чтобы спорить с «жемчужиной русской словесности»?

Но людей за барахло класть не буду. Гумнонизм заедает. Извините.

— Самород, а поговорить с ними можно? Чтобы они сдались.

— С этими?! Да ты что! Они ж такие…! Они ж ни в жисть…!

Самород оказался прав: попытка начать переговоры успехом не увенчалась — стрелами шуганули. Тогда… тогда я велел мечникам привести к селению пленников и отрубить у мертвых на поле боя головы. Головы принялись укладывать перед частоколами кудо. Таким… бордюрчиком.

Парни притаскивали кули, связанные из рубах покойников, полные одноухих голов, высыпали на траву и раскатывали в линию. За частоколами начался крик. Над заострёнными верхушками брёвен появились лица, преимущественно женские, исторгавшие дикий вой. И разнообразные проклятия, как мне перевёл Самород.

Похолодало, облачность поднималась, становилось светлее. Кажется, дело к заморозкам. Пожухлая трава, палые листья…

«Осень наступила,Высохли цветы,И глядят унылоГолые кусты.Туча небо кроет,Солнце не блестит,Ветер в поле воет,Дождик моросит…Зашумели водыБыстрого ручья,Птички улетелиВ теплые края».

Я не птичка — мне улетать некуда. Так чего ж эти… хомнутые сапиенсом — время тратят?!

Грустное и грязное занятие. К редким багряным пятнам рябины в лесу добавляются лужи и дорожки тёмно-красной, почти чёрной, человеческой крови. На мокрой и, одновременно, уже высохшей короткой траве. Скотину здесь пасли. Теперь вот головы рядком лежат. Лицами к своим односельчанам.

— Тащите пленных, бревно. И Ноготка позовите.

— Э… Ваня… ты чего?! Они ж денег стоят!

— Есть множество вещей, друг мой Николаша, которые стоят дороже денег. Самород, спроси у бедолаг — есть кто здешний?

Отозвавшегося мужичка, раздетого до подштанников, битого, с залитыми кровью лицом и плечом, вытащили, бросили головой на бревно. Ноготок внимательно осмотрел свою секиру — он ею сегодня не худо поработал, недовольно хмыкнул, глядя на лезвие… На частоколе снова завизжали сильнее, прыснули стрелами — снова недолёт.

— Господине, может их малость… по-сшибать?

— Не надо, Любим. Только если в атаку полезут.

Ноготок встал сбоку, расставил ноги по-удобнее.

Сейчас он… и отрубленная голова полетит вперёд, в сторону частокола. Как летела в меня отрубленная голова на льду Волчанки. Как давно это было… А теперь… Теперь я «по эту сторону топора». Прогресс. Пять лет жизни и «пульт управления» кровавыми «шутихами» уже у меня в руках… Очередная декапитация… Может, лучше было сдохнуть прямо там? Не начиная всего этого… попадизма.

— Господине, погоди — они будут говорить. Они готовы дать выкуп.

— Зачем? Зачем мне выкуп? Переведи: они выходят. Я их отпускаю. Всё их имение — моё. Их земля — моя. Они уходят мирно, и никогда не будут враждовать со мной.

— Э… А полон? Ну, эти.

— «Эти» пошли воевать против меня. Они виноваты. Они будут работать. Шесть лет. Те, кто убежал с поля — тоже.

За частоколами снова начался общий крик, мужичок с бревна, вывернув вверх голову, что-то истошно вопил по-эрзянски. Среди пленников началась возня, один из них, сумев как-то освободиться от ременных пут, вскочил на ноги, шарахнулся от мечника-охранника, кинулся в лес…

И нарвался на Салмана. Точнее — на его палаш…

Грязищи-то сколько… брызги во все стороны…

— Голову откатите в общий ряд. И ухо отрезать не забудьте.

За одним из частоколов крик вдруг усилился, ряд торчащих поверху голов пропал. Потом появилась женская голова в конусообразном колпаке с загнутым верхом. Как бы не красного кашемира.

— Эй, русский. Я говорить буду. Я — Русава. Вдова… да, вдова нашего кудатя. Он… вон его голова. Возле твоих ног. У нас нет воинов, у нас нет мужчин. Женщины решили: мы выходим. Поклянись верой христовой и душой бессмертной, что не сотворишь нам зла.

Э-эх, женщина… Ну разве можно заключать так соглашения с «экспертом по сложным системам»?

Поклясться «верой христовой»… Да хоть какой! — Я не верю в бога.

Бессмертной душой? — А она есть?

«Не сотворишь зла» — А ты знаешь что такое «зло»? И не будешь ли ты сама просить о сотворении одного «зла» во избежание другого, большего?

— Врёт, точно врёт! Сучка, подстилка поганская!

— Самород, чего ругаешься?

— А ты не понял? «Русава» — означает «русская женщина». Говорит по нашему чисто. Значит — не дитём сюда попала. Жила с этим… кудатей. Ублажала его, падла курвёная…

— Мало ли какие бывают обстоятельства…

— Ага. Только моя своего гада — зарезала. Её живьём в землю… А эта…

Надо, всё-таки, с Самородом по душам поговорить. Какая-то у него непростая история. Впрочем, в пограничье — «простых» историй не бывает.

— А чего у соседей так орут? Будто мы их уже режем?

— Озлились, что бабы решают. Не по обычаю.

Ну, типа «да». Матриархат, матрилокальность в здешних народах — относительно недавнее явление. Выкорчёвывалось… болезненно. Следы этой «войны родственников» видны в фольке и 21 веке.

В русском языковом обороте можно услышать: «У, змеища!», «Твоя змея дома?». Здесь змея — семиголовая:

«Сонная, вздохнула тяжело СэняшаИ запричитала на весь лес, рыдая:— Я тебя, пригожий парень, умоляю!Поклонюсь тебе я, Текшонь, трижды в ноги!Не руби мечом мне голову седьмую!Ой, не отрывай ты мой язык последний!Все мое богатство, Текшонь, ты получишьИ коня, что скачет, словно легкий ветер.— Получу и так я все твое богатство.Все равно, Сэняша, конь твой моим будет.— Белая береза у меня дочь, парень.И ее, красотку, подарю тебе я.— Я и дочь, Сэняша, получу задаромИ рабыней черной сделаю красотку».

Какой торг, слюшай?! Самэц пришёл! Всё твоё — моё! За так! Видишь какой у минья «так»?

Интересно сравнить бой Текшоня и Сэняши с боем Добрыни и Змея Горыныча. Кто на кого нападает, как, где, по какому поводу. Впрочем, об особенностях угро-финского фолька по сравнению со славянским, я уже… Герой Калевалы обманом продаёт брата в рабство, выкупая собственную свободу.