Роберт Силверберг - «Если», 1998 № 03

— Жаль, планёры через океан не летают.

Хелен горько рассмеялась.

— Значит, добираемся до ближайшего порта, — решил я. — Нет, не до ближайшего, конечно. Полагаю, нас вполне устроит Марсель или Нант. Галлийцы — народ ленивый. Может, и обманем Стражу.

— И все? — возмутилась Хелен. — Ты считаешь, что мы все обсудили? Ильмар!

— Во-первых, обсуждать особо нечего. Мы пока не знаем, что Дом предпримет. Какие введут проверки, насколько поиски усилятся. Во-вторых, лучше мы надолго загадывать не будем.

— Почему?

— Если кто-то из нас, ну, исключая Маркуса, попадет в руки Стражи — остальные должны уходить. И лучше, чтобы пленный не знал точно куда. Знаешь, какие у нас искусники водятся? «Сибирский валенок», это, наверное, страшно. А вот «Белая роза, красная роза»? Или «Венецианский гриль», «Раскаянье» или «Любовь Шарлотты»?

Луиза сложила руки лодочкой и принялась молиться.

— Ты что… все это пережил? — растерянно спросила Хелен.

— Господь миловал. Трех таких пыток не пережить! А говорить начинают на первой, уж можешь поверить. Когда меня на Печальные Острова отправили, я во всем признался после «Раскаянья». А ведь даже тело не увечат, следов нет. Только боль — такая, что перед глазами все красно…

— Мир жесток, — тихо сказал Маркус. — Ильмар, я вот слышал про все эти пытки в Версале. Только не знаю, что это такое.

— Лучше тебе и не узнать, — я обнял Маркуса за плечи. — Сам будешь молить, чтобы позволили Слово сказать, да Святую Книгу вернуть…

— Нет! — возмущенно крикнул Маркус.

— Да. Ты не знаешь, что такое настоящая боль.

Наступила тишина. Напряженная, тягучая.

Кто тут знал про боль, про пытки, про унижения?

Только я.

Даже хваленая закалка летунов, которой их еще в училище подвергают — детские шалости. Одно дело, когда сам идешь, знаешь, что будут твою храбрость испытывать, к боли приучать. Совсем другое — сидеть в каменном узилище и никакого просвета, никакой надежды…

— Я боюсь, — сказал Маркус. — Если Владетель узнает Истинное Слово…

Мы молчали, боясь вспугнуть этот всплеск откровенности.

— Однажды я с ним разговаривал, — глядя в пол, произнес Маркус. — Года три назад, не больше. Тогда Владетель сказал, что я был бы хорошим принцем. Настоящим. Если бы еще немного жесткости взял в себя, а не мягкость, как у мамы.

Я не считал его ни слишком мягким, ни недостаточно жестким. Но откуда мне знать мерки Дома?

— Я даже старался потом. Только не в этом дело. Тогда Владетель показал мне Слово. Свое. Вынул кинжал тот, который теперь у тебя, Ильмар. Подарил мне. А потом вдруг взял меня…

Маркус замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я его понимал.

— Взял меня за воротник, приподнял и сказал: «Если бы мое Слово было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя, мальчик».

— Не очень-то приятно, — осторожно сказал я.

— Да не очень, — ответил Маркус. — Он меня на секунду приподнял. Владетель, он же слабый, если честно…

Мальчик улыбнулся.

Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, не буду их поднимать за шкирку, раз такие улыбочки.

— А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и…

— Понятно, — сказал я. — Хорошо, Марк. Я тебя понял.

Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало.

Казалось бы — наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лап преторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и уныло.

— Церковь того же боится. Так, Ильмар? — спросила Хелен.

— Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочет прикончить Маркуса вместе с его Словом, а кто — употребить Слово по своему разумению.

— И кто хочет меня убить? — резко спросил Маркус. — Я не знал, Ильмар! Правда, не знал.

— Слуги Искупителя, — через силу сказал я. Посмотрел на Луизу — ха кивнула, сказала:

— Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-то больше Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к нему по-разному обращаться? А когда ушла от мира… Каждый сам решает, через кого мольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от Бога пришедшая, или правда, к Богу обращенная… добрая твердость, или злая мягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное. Не зря же Господь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только служить Искупителю труднее оказалось. Все время к добру призывать, добро требовать, из неразумных людей добро выбивать — разве выдержит слабая душа? Отсюда и костры, и походы столбовые…

Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали, глядя на нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял — Хелен давным-давно, Маркус позже, я только-только, что собой представляет настоятельница Луиза, бывшая баронесса.

Не блистала она умом, если честно говорить.

И слышать от нее что-то необычное и, на первый взгляд, правильное было странно.

— Я глупость сказала? — вполголоса поинтересовалась Луиза. Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с поля боя.

— Нет, — таким же шепотом ответила Хелен. — Вот именно, что нет…

Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я просто не вынесу!

Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь отвернулась от нас.

— Вот как, оказывается, внимание завоевывать. В кои веки что-то умное сказать?

Ни я, ни Хелен, не решились ответить. Вместо нас это сделал Маркус:

— У тебя вполне получилось.

Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную ссору или в истерику, стих. Луиза вздохнула:

— Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют, Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть навсегда. Оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во Сестре… Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь. Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира, не стоит.

— Ты права, сестра, — сказала Хелен. — Но что же нам делать? Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?

— Иного выхода нет, — твердо ответила Луиза. Мне показалось, что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.

Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча, потом Маркус завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справиться. Да и все равно проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.