Константин Соловьёв - ГНИЛЬ

Иногда будет забегать Геалах. С возрастом изменится и он, утратит свою обычную энергичную подвижность и худобу, должность начальника отдела сделает из него подобие самого Маана в его прежние годы. Он будет забегать, хвалить ужин Кло, и, как вчера, долго сидеть за бренди, вспоминая и рассказывая случаи из службы. А он, сам Маан, будет благодушно подтрунивать над его сложностями и давать советы, что позволительно седым мудрым старикам, не понаслышке знающим все о службе в Контроле.

Погруженный в зыбкое марево иллюзий, Маан не услышал, как открылась входная дверь. Это вернулась из школы Бесс. Увидев Маана на ногах, она удивилась — к ее приходу он обычно сидел, скорчившись, на диване, в своей обычной позе, или пытался забыться сном — безуспешное занятие для человека, которого боль отпускает лишь на несколько часов в сутки.

— Привет, пап, — сказала она, заглядывая в комнату, — А ты не спишь?

— Привет, бесенок, — он улыбнулся. У собственной улыбки был необычный вкус — ему давно не доводилось искренне улыбаться, — Нет, как видишь. Сегодня я на ногах.

— Идешь на поправку?

— Вроде того, — сказал Маан.

Не говорить же ей — «Нет, знаешь, вообще-то я рассыпаюсь, как гнилое дерево, просто сегодня боли вдруг дали мне передышку. Но не обращай на это внимания, скоро я опять стану прежним».

— Ты и выглядишь более здоровым.

— Я всегда умел ловко притворяться, разве нет?

Маан подумал о том, что судьба иной раз устраивает странные вещи. За то время, что он отходил от полученных ран, его отношения с Бесс явно улучшились. Они все еще избегали разговоров наедине и вели себя подчеркнуто нейтрально, но за этой нейтральностью уже начало появляться что-то иное, больше похожее на обычные отношения отца и дочери.

«Я просто никогда раньше не уделял ей внимания, — подумал Маан, глядя как Бесс сосредоточенно разбирает сумку с учебниками, — Ее воспитывала Кло, а я играл роль отца, которую сам толком не знал. Она выросла без меня. Мне всегда казалось, что она маленькая, совсем крошка, и у меня всегда были важные дела, много серьезных важных дел, которыми надо было заняться вместо того чтобы посидеть с ней. И я еще удивлялся, почему мы друг друга не понимаем… Все это время я был для нее посторонним человеком, который по какой-то странной причине спит у нее дома вместе с ее матерью».

Даже сейчас Бесс казалась ему незнакомым человеком и он зачарованно наблюдал за тем, как она двигается и делает нехитрые домашние дела. Ее лицо было ему знакомо в мельчайших деталях, от кончика немного вздернутого носа до двух родинок возле правого глаза. Но в то же время все это лицо, казалось, принадлежит человеку, которого он впервые увидел. Так, словно прежде он встречал ее изображение лишь в постановках теле и газетных страницах.

«Похожа на Кло, — решил он, — Нос не ее, но глаза ничем не скроешь. К счастью, от меня ей мало что перепало. Через несколько лет превратится в красивую девушку, и если в ней будет хотя бы половина от очарования Кло в ее годы…»

Он был уверен в этом, Бесс хоть и оставалась пока угловатой и неловкой девчонкой, не успевшей привыкнуть к своему быстро растущему и меняющемуся телу, обещала вырасти не меньшей красавицей, чем ее мать в молодости. Было что-то в ее движениях, ее манере смотреть из-под ресниц и закладывать локон за ухо что-то, говорившее о том, что ей суждено разбить не одно мужское сердце. Это вселяло беспокойство, но в то же время и радовало — у людей с такой внешностью редко бывают проблемы в будущем.

— Как дела в школе? — спросил он машинально и сам пожалел об этом.

Он задавал этот вопрос так часто, что тот давно превратился в набор бессмысленных слов, связанный без всякого интереса или участия. Как адресованный информационному терминалу запрос, содержащий ключевые слова, но не несущий никакой эмоциональной окраски, которому нужен лишь определенный системой отзыв, свидетельствующий о том, что аппаратура работает корректно. Маан задавал этот вопрос, сидя на диване с газетой. Или проходя в спальню. Просто встретив Бесс, вернувшись со службы. И Бесс, как и всякий ребенок, не понимающий еще тех законов, которые действуют в непонятном и сложном мире взрослых, интуитивно разбирала их суть, прекрасно понимая, что этот ставший привычным вопрос не содержит ничего кроме вежливого равнодушия. Она отвечала «Нормально» или «Хорошо», и только, чего Маану всегда было достаточно.

— Хорошо, — сказала Бесс, не поднимая головы. В ее голосе опять появилась настороженность, и Маан понимал, отчего.

— Действительно хорошо? — спросил он.

— Да.

— Знаешь, ведь есть много разных видов этого самого «хорошо».

— Как это?

— Помню один случай из службы… Ты, кажется, тогда была совсем еще крошкой, наверно и не помнишь. В общем, ничего сложного, брал я одного Гнильца. «Тройку». Брал один, что, конечно, запрещено, но случай был сложный, и на подмогу я рассчитывать не мог. Опоздай на минуту, и Гнилец смоется, ищи потом его «гнездо» где-нибудь под землей… Кулаков я вызвал, конечно, но действовать решил сам. Тогда я был молодой, и рука была потверже, чем сейчас.

Бесс напряглась. Она не любила слушать истории Маана, касающиеся его службы. В детстве, стоило ему только вспомнить какой-нибудь случай, казавшийся ему курьезным, как она кривилась и торопилась уйти, не дослушав. Он понимал это и в конце концов привык. Лишь иногда думал — если бы у них с Кло родился сын, он бы, конечно, обрел настоящее сокровище — кто еще из мальчишек может похвастаться сотнями жутких историй про Гнильцов, которых ловит его отец?.. Когда рассказывал Геалах, Бесс слушала его с удовольствием, и в такие минуты Маан ощущал тупой укол ревности — Гэйн всегда был лучшим рассказчиком, нежели он сам.

— Значит, выламываю я дверь и вваливаюсь внутрь. Как обычно, теснота, мусор… Даже «двойки» перестают следить за собой, слишком уж много у них появляется иных проблем, а там, где прячется «тройка» и подавно жуткая разруха. Даже по запаху обычному найти можно…

Маан думал, что детали того дня стерлись из его памяти, как и многое остальное, но, рассказывая, вспоминал отдельные фрагменты, бывшие когда-то цельной картиной. Гулкий удар плечом в деревянную дверь, в лицо сыпется что-то трухлявое, мелкое. Разбитая чашка на полу. Старый полуистлевший ботинок в луже чего-то густого и маслянистого. Сломанный зонт, прислоненный к стене. Кусочки чьей-то чужой жизни, ставшие частью его собственной лишь на несколько минут, принадлежавшие тому, у кого уже не было права называться человеком.

— В прихожей сталкиваюсь с каким-то мужчиной. Чуть не застрелил его от неожиданности. Запах я-то чувствую, тот самый особый запах, которым только Гнильцы смердят, но в тесной квартирке источник-то сразу и не поймешь. В любой комнате может быть. Но «тройку» с человеком спутать весьма сложно, знаешь ли. На второй стадии изменения могут быть внутренними, скрытыми, такими, что сразу и не определишь, даже если с Гнильцом нос к носу столкнешься. Просто перестройка внутренних органов или еще что… Ну да ты знаешь. А вот «тройка» уже из человеческого организма все ей необходимое выжимает, оставляя только остов, и тот изувеченный. Вижу, значит, на Гнильца не похож, лицо вполне обычное, хоть и бледное, да еще и в плаще глухом отчего-то стоит. Но думать особо некогда, мало ли где Гнилец и к чему готовится, кричу «Контроль! В сторону!» — и вламываюсь во вторую комнату. Там их всего две и было, обе крохотные, и как там люди живут…